Кончено же, огромное значение имело, что я надену. Думаю, розовый шарф Ника может пригодится. Он мне очень идет, а откуда он у меня взялся Мэтту знать необязательно. Конечно же, мне так же будет необходимо проконсультироваться со своим стилистом. Она должна заскочить ко мне сегодня после плаванья.

Неудивительно, что многие великие ученые были одиноки. Все это взаимодействие с людьми требует слишком много времени.

День 160, вторник, 27 января

Завтрак: не до этого. Слишком много нервов.

– Почему ты так вырядилась? – спросил меня Питер сегодня с утра.

– Я не вырядилась.

– Угу. Ты никогда не надеваешь в школу платья.

– Это юбка. Я одолжила ее у Аманды. Тебе нравится?

– Не знаю.

Нашла что спрашивать у одиннадцатилетки.

Но мы с Амандой пришли к мнению, что ничего более сексуального я в жизни не носила. Ей так сильно нравился этот наряд, что вчера вечером она даже заставила меня сфотографироваться.

Черные сапоги, коричневые колготки, черно-коричневая юбка чуть выше колена. Красная водолазка Аманды. Это означало, что шарф я не надену. Розовое и красное? Аманда сказала свое решительное «нет». По крайней мере, не этот красный с этим розовым.

Мне еще многому предстоит научиться. Меня никогда не интересовала мода, но теперь... по правде говоря, мне нравится хорошо выглядеть. Я чувствовала, как меня засасывает все это. Вероятно, я пока только начинаю постигать азы, но пока я в центре внимания, вряд ли кто-то поймет это.

– Что там с Триной? – сказала я с самой гадкой интонацией из всех возможных. Какой человек, такая и интонация.

– Не знаю, – ответил Питер.

– Она стала добрее?

Он пожал плечами.

– Давай перефразирую: она перестала говорить о тебе гадости направо и налево?

– Не знаю.

– Ты сегодня на все собираешься так отвечать?

Питер улыбнулся.

– Не знаю.

Может, потому что я сегодня собиралась встретиться с парнем, который однажды тоже был одиннадцатилетним мальчишкой, я чувствовала, что хочу обрушить на своего братишку чуть больше советов, чем обычно.

– Знаешь, – начала я, – в этой жизни можно доверять только одному типу людей. Тем, кто относится к тебе одинаково, вне зависимости от твоего внешнего вида. Как Аманда: она моя лучшая подруга с седьмого класса. Довольно долгое время я была полной, но она ни разу не засмеяла меня за это, не сказала ни слова за моей спиной. Именно поэтому мы до сих пор друзья. Понимаешь?

– Ага.

– Суть в том, – я почувствовала необходимым добавить, – что я думаю, что такая девчонка как Трина не заслуживает ни секунды твоего времени. Ты действительно хочешь дружить с кем-то, кто признает тебя только в том случае, если ты похудеешь?

Питер не ответил. Просто продолжил идти.

– Вот увидишь, когда ты дорастешь до моего возраста и станешь настоящим красавчиком, когда каждая девчонка в школе будет пускать на тебя слюни...

Питер фыркнул.

– ... внезапно появится Трина и скажет: «Ох, Питер, не составишь мне компанию на выпускном?» и я очень надеюсь, что на это ты ответишь ей, что вокруг полно хороших девушек, которые подходят на эту роль больше нее. Можешь пообещать мне это?

Питер пожал плечами, и я поняла, что зло этой девчонки еще к ней вернется.

Я остановилась и заставила его взглянуть на меня.

– Оно того не стоит. Поверь мне, я прохожу через все это намного дольше, чем ты. Люди, которым ты нужен только тогда, когда на тебя приятно смотреть, бесполезны. Понял?

И внезапно я поняла, что не важно, понял ли он, что я хотела донести до него. Главное, что я поняла это.

Как я могла быть такой глупой? Это же было у меня прямо перед глазами. Как я могла быть такой слепой?

Я не могла дождаться сегодняшнего дня.

Занятия заканчивались в три, а зоопарк закрывался в четыре. Аманда без возражений согласилась меня подвезти. Небо было затянуто угольно-серыми тучами, а с полудня поднялся жуткий ветер. Я чувствовала, как что-то грядет.

– Ты не пойдешь домой пешком, – сказала Аманда. – Я тебя подожду.

– Нет, ничего со мной не будет. Езжай домой и вздремни.

– А задние сидения для чего придумали? – мы заехали на парковку. Аманда заглушила двигатель и взглянула на меня, чтобы убедиться, что все идеально. – Я считаю, что ты ошибаешься, – сказала она, когда я выходила из машины.

– Я знаю, что я права.

Я чувствовала себя как никогда хорошо. Потому что теперь я все поняла, этот клубок тайн распутался, и я наконец готова пережить свое детское предательство и постоять за себя.

Мэтт уже ждал меня у входа. Могу с точностью сказать, что его оценивающий взгляд вдоль и поперек прошелся по мне. Хорошо. Идеально.

– Привет, – дружелюбно сказала я. Я не собиралась выдавать своих реальных чувств. Я должна была закинуть наживку. – Долго ждал?

– Нет. Спасибо...за записку.

– Ну, я поняла, что немного перегнула палку тогда. Ты был прав. Мне следовало дать тебе шанс все исправить. Действуй. Что там на счет твоего проекта?

Это было проще пареной репы. Он не догадывался, что я задумала.

Я снова позволила ему за меня заплатить, и мы направились к клетке с гиббонами. Все те же трое ребят – а может, девочек – лазили по лианам и раскачались на качелях.

– Вот моя картинка, – сказал Мэтт, достав свой исследовательский журнал.

Я собиралась быть выше всего этого и сохранить свое безразличие, но как только он показал мне картинку, этот настрой испарился, у меня не было ни единого шанса. Каким же черствым сухарем надо быть.

Там был изображен детеныш гориллы, до смерти напуганный, забившийся под пальто своего спасителя. В надписи говорилось, что родители этой малышки были убиты и у нее самой были обнаружены многочисленные порезы от мачете. Ее отвезли в заповедник, где ученые откармливают и лечат сироток-горилл, а потом выпускают их на свободу.

– Ее глаза, – сказал Мэтт. – То, как она смотрит в камеру. В них действительно что-то есть.

Я понимала, о чем он. Будто бы на тебя смотрел ребенок. Ее хотелось защитить, обезопасить. Протянуть руку, вытащить ее из этой картинки и прижать прямо к сердцу.

– Почему ты улыбнулся? – спросила я. – Когда ты вытащил это фото, я видела, как ты улыбнулся.

– Потому что я знал, – ответил он. – Именно это мне и было нужно.

Он рассказал мне о стажировке, которую летом проходил в университете. Он работал на потрясающей должности на кафедре астрономии с одним из ведущих ученых-исследователей в стране.

– Он считает, что в течении следующих двадцати лет мы сможем установить контакт с другими формами жизни, – сказал Мэтт. – Он пытается разработать всевозможные программы для коммуникации: огни, звуки, картинки, фотографии, комбинации всего этого. Он полагает, что в одном только Млечном Пути существует около трехсот миллионов потенциально обитаемых планет, а если добавить еще и спутники, то вообще миллиард. Поэтому шансы на то, что где-то есть хоть одно живое существо, с которым стоит пообщаться, весьма ощутимы. По крайней мере, в теории.

– Допустим, – как же давно мы с Мэттом не говорили об астрономии. Он всегда был увлечен ею намного больше, чем я. Мне не хотелось, чтобы все это переросло в часовую лекцию. – Но что, все-таки, с картинкой?

– Подожди. Мы тратили все наше время и силы на то, чтобы выяснить, какому существу Х с планеты 23 придется по душе наш блюз? А, может, рэп? Или перезвон тибетских ветров? Предпочтет ли оно аромат ванили или газовые пары? Вот над чем годами работал этот парень. И выглядел он не лучше: седой, сгорбленный, несет от него, будто он никогда в жизни душ не принимал...

– У нас не так уж много времени, – сказала я, взглянув на часы.