Неслучайная схожесть с обычным украшением предусматривала, очевидно, неосторожную жертву. Эпизод с ювелиром доказывал наличие механизмов самозащиты. Проведённое расследование показывало, что по нескольку месяцев кольцо могло валяться в лавке или ломбарде, не принося ущерба персоналу или несостоявшимся покупателям, примерявшим его, но так и не купившим. Теория Тилька состояла в том, что кольцу требовалось тело. В попытках взять его под контроль кольцо, намеренно ли, случайно ли, убивало владельца. Будучи надетым, оно переходило из спящего состояния в активное. Тонкие ниточки чего-то, представавшего на препаратах артефактом, прорастали кожу, клетчатку, мышечные ткани, концентрируясь возле сосудов и нервных стволов. Процесс, судя по всему, происходил безболезненно и неимоверно быстро, за считанные часы распространяясь на плечо, надплечье и грудную клетку. В какой-то момент — чуть раньше, чуть позже — в периферической крови начинал развиваться сладж-синдром: эритроциты, запутываясь в ниточках фибрина, слипались мелкими комочками, закупоривали капилляры. После этого времени почти не оставалось — внутрисосудистое свёртывание разворачивалось во всю мощь. Носитель кольца погибал, однако с его смертью процесс не останавливался, кольцо продолжало прорастать мёртвое тело, устремляясь невидимыми щупальцами к спинному и головному мозгу. Что произойдёт, когда оно достигнет цели, Тильк не знал, хотя по этому поводу у него имелось несколько интересных гипотез. В прежние времена, вероятно, кольцо достигло бы цели, не оставляя за собой длинной цепочки мертвецов. В нынешние — индустрия утилизации людей не оставляла ему шанса: кольцо снимали с непророщенной до конца жертвы, отдавали в наследство, продавали, покупали, похищали (тут могли быть вариации), и всё начиналось по новой.

Не раз Тилька посещала идея провести эксперимент с мертвецами в больничном морге или, допустим, безнадёжными коматозниками. Однако, помимо очевидной моральной неоднозначности такого поступка, беспокоила и вероятность того, что эксперимент получится слишком успешным. Не имея представления о том, насколько смертоносной окажется следующая фаза жизненного цикла кольца, сталкиваться с нею лицом к лицу Тильк у совсем не улыбалось.

Отказавшись, таким образом, от новых исследований, Тильк углубился в прошлое. Отыскивал след кольца в архивах Такатты и соседних городков, вычерчивая на карте извилистый путь от хозяина к хозяину. Спустя полтора десятилетия подобрал ключик к артефакту, с которого всё началось. Сложная методика, включавшая нитрат серебра, хлорид золота, хромовую кислоту, гексаметилентетрамин и несколько реактивов попроще, позволила, наконец, увидеть, как среди здоровых клеток цвета призрачной бирюзы отчётливым чёрным штрих-пунктиром пролегли чужеродные структуры.

Автор нескольких монографий, крупнейший специалист по системным микозам, профессор, главный труд своей жизни Тильк хранил в секрете. Многостраничный документ с сотнями фотографий, схемами и диаграммами, подробной хронологией, распространившийся на несколько десятилетий в прошлое, потянул бы на ещё одну диссертацию.

Первые несколько лет видел Мирну в годовщину смерти Итты. Потом та перестала появляться. Вроде, ещё кого-то завела. Сам Тильк пару лет встречался с хозяйкой «Редких редкостей», потом женился. На ней же. Увлёкся антиквариатом. Открыл с женой ещё один магазинчик в Кагарте — «Диковинные диковины». Тайком от супруги вёл статистику выживаемости покупателей.

Хорошо зная печальные последствия всякого рода излишеств, образ жизни вёл строгий. Питался часто и дробно, тренажёрный зал посещал, обследовался регулярно. Скопив под старость лет на небольшую квартирку, Тильк немало средств вложил в осуществление плана. Дожидаясь момента, жизнь вёл тихую и размеренную, выйдя в положенном возрасте на пенсию. Консультировал временами сложные случаи, читал порой лекции, бывал почётным гостем на конференциях и симпозиумах. Работал в соавторстве над тремя или четырьмя рукописями, публиковал статьи. На окошке кактус держал.

И, наконец, дождался. На очередном профилактическом осмотре рентгенолог, глядя на экран со снимком, чуть дрогнул лицом, и Тильк сразу всё понял. Просмотрев самостоятельно снимки, выполнив повторные, сдав положенные анализы и получив результаты, убедился в предположениях. Перед госпитализацией отправил жену в круиз, привёл в порядок дела, вручил соседке кактус, наказав поливать раз в неделю. И забрал из банка коробочку с кольцом, повесив на шею, словно медальон.

На отделении познакомился с сёстрами, переговорил с лечащим врачом, заведующим отделением, всем демонстрируя сдержанный оптимизм и планы на будущее. Под вечер перебрал ещё раз в памяти всё сделанное — ничего не забыл, можно приступать.

Открыл плоскую коробочку, взял кольцо, коснувшись впервые ничем не защищённой кожей. Натянул на палец. Ни покалывания, ни жжения — вообще ничего. Слабое, тут же пропавшее чувство холода.

«Ну, здравствуй, — подумалось. — Вот и встретились».

— Внесите в опись, — попросил сестру, — колечко белого золота.

Получив на ночь инъекцию обезболивающего, переоделся в чёрный костюм, улёгся, сложив руки на груди и, сосчитав до ста двадцати семи, заснул тем крепким покойным сном, который способны подарить только производные опиатов. И, разумеется, не проснулся.

Наутро вокруг тела развернулась суета, несвойственная обычно мирной клинике. Ещё затемно на отделение явились трое поверенных из разных адвокатских контор. Каждому полагалось удостовериться, что на пальце покойника присутствует кольцо, которое следовало сравнить с прилагавшимися к завещанию снимками. Само завещание оказалось составлено с параноидальной тщательностью, не оставлявшей сомнения в отсутствии у покойного — всякой веры в человечество, по мнению одних, и каких-либо остатков здравого смысла, по мнению других. Поверенным предписывалось не оставлять покойного ни на миг, следя за кольцом и друг за другом. Патолог отказался от аутопсии, равно как и от услуг городской погребальной службы. Из Кагарты доставлен был загодя заказанный гроб, оснащённый тремя видеокамерами и тремя же — да, да, — замками, которые поверенные и заперли по помещении тела в гроб, — каждый своим ключом.

После убытия гроба к кладбищу (завещание предусматривало похороны без задержек и проволочек) разговоры и пересуды чуть поутихли, но разразились с новой силой, когда с похорон возвратились коллеги покойного — смущённые и ошарашенные. Тот, оказывается, ещё живым выстроил целый склеп, также оснащённый камерами и сигнализацией, и заключил договор с охранным агентством о постоянном наблюдении за могилой. Гроб был заключён в колыбель стальной арматуры, опущен в узкую шахту и залит быстрозастывающим бетоном.

Принятые меры не защитили, однако, могилу почтенного патологоанатома: недели две спустя над Такаттой разразилась сильнейшая гроза, выведшая из строя электроснабжение, что на кладбище, что на близлежащих улицах. После восстановительных мероприятий камеры, расположенные в склепе, работы не возобновили. Техник, ответственный за обслуживание, обнаружил склеп вскрытым, могильную плиту разбитой, а систему наблюдения — безнадёжно испорченной.

Старшая сестра хирургического отделения, возвращавшаяся той ночью мимо кладбища, рассказывала после, что видела покойного патологоанатома. Тот шёл, якобы, меж могильных плит, погружённый в глубокую задумчивость и окружённый ореолом не то яростно бивших чёрных щупалец, проросших меж лопаток, не то обрывками похоронного костюма, трепетавшими на ветру. Впрочем, уставшей после суточного дежурства женщине простительно проявить невнимательность в подобном вопросе.