Бабушка в который раз проверила, как Сури усвоил уроки по ведению хозяйства. Дедушка крепко-крепко обнял внука.

А вот и Гаси на пороге. Молчаливый механик Гаси с шикарной чёрной бородой. Сури мечтал когда-нибудь отрастить себе такую. Бабушка и дедушка хором сказали: «Не надо провожать», но Сури всё-таки вышел с ними на улицу и смотрел вслед, пока троица не скрылась за поворотом. Вторая луна ещё не ушла со светло-фиолетового с просинью утреннего неба, и видимость, несмотря на туман, была хорошая. Дедушка не забыл прихватить с собой коробочки с обучающими пластинами. Бабушка шла с пустыми руками.

Феса, соседка Сури, помахала ему рукой. Девочка почти полгода жила в хижине через дорогу одна-одинёшенька. Сури воспрянул духом: он уже раньше подумывал, не сговориться ли вести домашнее хозяйство вместе. Но Феса была старше на год, ей недавно исполнилось четырнадцать, и поэтому сам ждал приглашения.

— Пойдём, порыбачим? — предложил он ей. В протекающей неподалёку капризной речке среди придонных камней водилась псевдофорель. Если повезёт, можно было поймать пару-тройку рыбёшек на наживку из ягод псевдорябины. Но и такой улов считался удачей. Пока других съедобных видов рыб обнаружено не было.

Феса с радостью согласилась, и Сури отправился за рыболовной снастью. Удочку сделал дедушка, и Сури с трудом удержался от слёз. Он уже большой, не стоит думать о разлуке с любимыми. Иного пути нет.

Через несколько дней, увидев на окраине посёлка знакомые фигуры, он всё же не смог совладать с чувствами и кинулся к ним. Феса пыталась остановить его, но Сури огрызнулся: «Подумаешь, только поздороваюсь!»

Дедушка с бабушкой прогуливались, держа за руки девочку лет трёх. Наверное, механик Гаси только-только вынул её из инкубатора, чудом сохранившегося среди мрачных и таинственных обломков Корабля. Девчушка хорошо переставляла ножки, и личико уже начало приобретать осмысленное выражение.

— Бабушка, дедушка! — Сури издалека окликнул их. Они остановились, переглянулись.

— Здравствуй, мальчик, — чуть запинающимся хрипловатым голосом ответил дедушка.

— Приветствую тебя, молодой человек, — мягким приятным голосом бабушка.

Они одновременно улыбнулись ему и пошли дальше, медленно, осторожно, приноравливаясь к шажкам маленькой спутницы.

Сури остался стоять. Он видел знакомую царапину на металлическом дедушкином боку, родные ржавые пятнышки на бабушкиной спине. Они забыли его, ушли заботиться о другом человеческом ребёнке. Эта девочка стала новым центром их Вселенной, и теперь всё остальное будет мало их интересовать. И нет пока другой программы…

Чья-то рука легла на плечо. Механик Гаси стоял и молчал вместе с ним, пока Сури не совладал с собой.

— Слышал, ты интересуешься техникой? — спросил механик вдруг. — Хочешь со мной в лабораторию? Мне не помешает пара лишних рук.

— Да, дедушка говорил… — начал Сури и осёкся.

Механик Гаси, сделав вид, что не заметил дрожи в голосе мальчика, взял его за руку и повёл к развалинам Корабля.

К. А. Терина

Тот, кто делает луну

тто Францевич притворил за собой дверь подъезда. Гошенька тем временем уже облаивал голубей и Паю, черепахового окраса кошку Антонины Никитишны. Соседка сидела здесь же, на лавочке, и по обыкновению дремала, кротко улыбаясь своим снам. Отто Францевич с минуту любовался старушкой, вспоминая волнующие эпизоды полувековой давности. Потом гаркнул что было сил:

— Не спать!

От звука его на удивление мощного голоса задрожали стёкла в окнах первого этажа, и разлетелись в стороны голуби, прежде ловко игравшие с Паей в салочки. Антонина Никитишна продолжала невозмутимо посапывать. Она была глуха как пень.

— Гошенька! — позвал пса довольный своей выходкой Отто Францевич. — Пойдём.

И, задорно размахивая старомодным портфелем, направился в сторону городского сквера.

Гошенька послушно затрусил следом.

Отто Францевич был из тех стариков, которые проводят в сквере столько времени, что становятся неотъемлемой частью пейзажа. Отто Францевич приходил сюда каждый день. Устраивался на скамейке под ветвистым клёном, разворачивал пожелтевшие листки «Вестника Н.» за семнадцатое октября 19.. года, надевал очки (которые тотчас сползали на самый кончик носа) и начинал вдумчиво читать. Примечательно, что всякий раз Отто Францевич читал эту истрёпанную газету как будто впервые. Очень искренне смеялся над разделами экономики и спорта, делался мрачным, пролистывая некрологи.

Мягкое осеннее солнце просвечивало насквозь разноцветные листья и точными мазками настоящего художника вносило в картину дня ту прелесть, без которой не бывает шедевров. Эти мелкие детали — отсвет здесь, отражение там — казалось бы, что они могут изменить? Но стоит убрать их — и краски поблёкнут, а то и вовсе исчезнут. Время от времени Отто Францевич отвлекался от чтения и с некоторой гордостью, словно творец, разглядывал окружающий мир.

Дочитав газету, он аккуратно свернул её особым способом и убрал в портфель.

Вновь огляделся, теперь уже внимательно, словно выискивая что-то или кого-то. Сквер сегодня был почти пуст — молодая мамаша со смешным мальчуганом да парочка самозабвенно целующихся влюблённых. Без малейших сомнений Отто Францевич направился к женщине с ребёнком.

— Славный денёк, — сказал он, приподнимая шляпу в приветствии. Мать кивнула с улыбкой, а мальчик посмотрел на Отто Францевича чрезвычайно серьёзно, затем выгреб из кармана целую жменю мелочей, какие можно найти только у мальчишек. После короткого раздумья он выбрал маленький зелёный ящерицы н хвост. Отто Францевич ухватил этот хвост двумя пальцами, внимательно осмотрел.

— Это именно то, чего мне не хватало, — сказал он, хитро подмигнув, и добавил: — Твоё желание непременно сбудется.

Вернувшись на скамейку, Отто Францевич достал из портфеля круглую стеклянную баночку, полную всякой всячины — там было несколько камешков, пара жухлых кленовых листков, бусина, половина большого чёрного жука, потемневшая монета и другие безделицы. Отто Францевич положил хвост ящерицы рядом с маленьким чёрным камешком и крепко закрутил крышку.

— Домой! — сказал он Гошеньке.

Отто Францевич с необычайной нежностью относился и к этому скверу, и к соседним улочкам, кривым и узким. Низкие горбатые дома, крашенные в последний раз не менее двадцати лет тому, жались друг к дружке, стеснительно пряча в зелени клёнов свои теперь уже неприглядные, в разводах и трещинах, стены. Окна этих домов улыбались всякому прохожему занавесками разнообразнейших цветов и оттенков, многочисленными растениями в горшках, а также полосатыми и рыжими кошками.

На скамейках возле подъездов восседали стайки старушек. Отто Францевич непременно здоровался со всеми, но к разговору присоединяться не спешил — старушки существа с другой планеты, он едва научился понимать только некоторых из них.

Лавочка у подъезда Отто Францевича пустовала, что было странно. Никитишна обыкновенно дремала тут до позднего вечера, на радость своей черепаховой Пае. Теперь же только голуби воркованием нарушали тишину. Сопровождаемый их строгими взглядами Отто Францевич вошёл в подъезд и сразу почуял неладное. Всё было неправильно, даже ступеньки скрипели иначе, с каким-то истерическим надрывом. В воздухе пахло бедой и супом.

Гошенька притих и держался рядом, вместо того, чтобы вмиг преодолеть пять лестничных пролётов. Дверь квартиры номер девять на третьем этаже была приоткрыта. Именно оттуда происходил тревожный запах, который — Отто Францевич теперь это явственно видел — прозрачными кольцами выползал из квартиры и стелился по полу. Ах, как прекрасно, как замечательно было бы пройти сейчас мимо этой страшной девятой квартиры, не видеть её, не помнить о ней. Но коварство и несправедливость ситуации были непреодолимы: именно в квартире номер девять, что на третьем этаже, жил Отто Францевич вот уже несколько десятков лет.