Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.

Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света — даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к. писсуару. И даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней — цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша. Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.

— Эй! — крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. — Эй там! Пацаны!

Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась чёрно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками — спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:

— Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!

И дикая молитва помогла — в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные — кости видно. Того и гляди — растворится. Но — нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу. А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.

Огородник с острова Басаноту

еня зовут Слай. Я жил на острове Басаноту. Если сесть в лодку и грести на север, то скоро можно доплыть до острова Басанофри. Там живут Краснобородые. От нас они отличаются мало. Разве что, срамники, едят живородящую рыбу.

У меня на лбу синяя полоса. Хелфер нарисовал за то, что я в пять лет загарпунил ската. Сейчас мне десять. Среди одногодков я был самый лучший Ловец, и меня даже стали пускать к Костру Шуфу. Пока не свалял дурака.

Началось всё со старого Огородника Хро. Он помер в полдень, после дождя. Я конопатил лодку на берегу и краем глаза видел его потешную шляпу. Она плавала между кустами смородины, как черепаха. Потом Хро кинул мотыгу, уселся на лавку, потянулся к деревяшке, которая у него взамен правой ноги, култыхнулся вперёд да и помер.

Вечером его положили в лодку. В правую руку дали горсть земли, в левую — флягу воды. Потом Шуфу и Хелфер сели в свои лодки, взяли Хро на буксир и погребли в сторону Тьмы. Все мы стояли и смотрели. Хоть Огородники в любой деревне завсегда первые дурачки, Хро было жаль. Он ведь Огородником стал уже в старости — в тридцать пять шипохвост оттяпал ему ногу, а до того, говорят, всем Ловцам Ловец был.

Перед отплытием Шуфу позвал помощника Хро, напялил ему на голову шляпу и сказал:

— Перед лицом ветра Олэ и Яквы-Поедателя: теперь ты, Пат, наш Огородник.

И Пат поклонился, взял мотыгу и пошёл на огород. Пат — самый настоящий Огородник. Лишился правой руки в шесть лет, да и ума ему Яква в голову немного вдунул.

Следующим утром нас собрал Кан. Мы расселись по лодкам и вышли на Ловлю. Утро выдалось облачное. Распустили паруса и пошли спокойно по ветру. Кан сунул в воду слухарь из рыбьего пузыря, прижался к нему ухом и знай показывает куда править. Не прошло и часа, как услышал он косяк краснух. Не ахти, конечно, да уже неделю животы подвело. Похватали мы остроги, смотрим в воду. И надо же было Кану слухарь уронить! Пузырь засвистал, зашипел, по волнам запрыгал. Краснухи — твари битые, сразу на глубину ушли. Стали все рядиться — что дальше делать? Умом — надо домой идти, потому Ловли не будет. А животом — всем кушать охота. Долго спорили, потом Кан руку поднял.

— Ловля.

Ну и ладно. К часу Медузы — ничего. К часу Ската — пусто. К часу Акулы я подхватил рукой осьминожку и прилепил Орлю на плешь. Вот и вся добыча. На Кане лица нет, ловцы скоро ныть начнут. И тут я увидел слюга!

Понятно, что не самого слюга — он глубоко шёл. Пузырьки такие мелкие. Ложатся себе на воду ровной стёжкой. Я Орля в печёнку ткнул:

— Гля!

— Чего те надо?

— Тихо ты. Слюг.

Кан как увидел — сразу ожил. Достал самый тяжёлый гарпун, выбрал трос, изготовился. Ловцы надели камышовые хваталки, трос взяли эдак нежно. Я тоже потянулся, но Кан мне кивнул головой на второй гарпун. Схватил я его, сердце колотится — сейчас слюга возьмём! Это ж месяц в Море можно не ходить. Во-первых — мяса целая гора. Потом — из костей самые лучшие гарпуны получаются. И ещё жир у него целебный. И шкура очень подходящая. На лодках никто не дышал. Кан ноги расставил пошире, гарпун над головой занёс, прогнулся, замер, хекнул и бросил его прямо на локоть впереди дорожки. Минуту ничего не было, а потом стали всплывать на воду чёрные, масляные пузыри.

Есть! Ловцы трос ухватили. Под лодками прошла тень, слюг выпрыгнул. Ну и здоровый, я вам скажу! И давай он нас мотать! То нырнёт на глубину, то выскочит и зубами клацнет. Одурел от боли и пошёл к берегу, только брови держи, чтоб не сдуло! Все мы голосили, кто во что горазд. Громче всех орал плешивый Орль, аж сопля из носа вылезла от усердия. Только вижу я — ловцы трос удержать не могут. У иных руки в крови, а кто уж выпустил.

— Кан! — Кричу. — Надо второй гарпун!

— Нет! — Орёт. — Рано! Всем держать!

Чуть зубами не вцепились.

— Кан!

— Рано!

— Уйдёт!

— Заткнись!

Тут я вспомнил, как от нас из-за Кана краснуха ушла. Ещё не хватало, чтобы мой слюг ушёл. Вскочил я, занёс гарпун и бросил по курсу. Попал, между прочим. Только метил в голову, а попал, кажись, в хвост. Потому что слюг, скотина, развернул от берега и дал ходу к Тьме. Как мы его осаживали! Я чуть мизинца не лишился, да все зря. За тысячу локтей от Тьмы пришлось его отпустить. Слюг только хвостом стукнул да во Тьму и уплыл. Духам предков на обед. Или Якве, коль он кроме ветра чего-нибудь ест. А мы остались без обеда. Так я свалял дурака.

Из лодки выбрался последним. Всё племя собралось, Шуфу пришёл и Хелфер. Кан на меня рукой махнул и крикнул: