Никогда он не признавал себя рабом! Никого не предавал! Но уверенный, резкий тон Горского и воспоминание о страшных днях плена совершенно парализовали его.

Он с ужасом слушал, что говорит капитан «Медузы». Кто он — Горский? Чего хочет?

— Ты сам мне об этом говорил,— настаивал Горский,— в тот день, когда потерял деньги... Ты был пьян, и я не хотел тебя слушать. Но ты говорил, и теперь я знаю все. Ты — трус и предатель!.. Мне жалко твою семью... Я сейчас могу все рассказать кому следует. Но, может быть, ты еще не совсем пропащий человек. Я присмотрюсь к тебе, понял?

Ефремов ничего не понял.

Он дрожал.

Горский настойчиво вдалбливал:

— Итак, твой самосвал будет на пристани в Реги-равоне и не тронется с места без моего разрешения. Иначе я найду способ с тобой разделаться!

До Ефремова с трудом доходил смысл его слов...

Домой он вернулся поздно, разбитый, и, ни с кем не разговаривая, лег в постель.

Ефремова сразу заметила, что с мужем творится неладное. Утром она выбрала время и, прежде чем собраться на работу, заставила рассказать, что случилось.

На протяжении всей их совместной жизни хозяйкой в доме была она. К мужу она относилась, как к ребенку, покровительственно, и он не прекословил ей, делал все, что она требует.

На этот раз ей не сразу удалось расшевелить его. Измученный бессонной ночью, плохо соображая, вначале он упрямо молчал.

Она подсела к мужу, положила полные руки на стол.

— Ну, так что же с тобой?

Вначале неохотно, но все больше откровенничая, он взволнованно передал ей вчерашний разговор с Горским.

Лицо ее суровело с каждым его словом. Когда он замолчал, она потребовала, чтобы он немедленно сообщил об этом пограничникам. До сих пор она ничего не имела против Горского. Правда, была удивлена упорному стремлению капитана «Медузы» завязать дружбу с ее мужем.

Ефремов не знал, что делать.

— Но, может быть, я действительно проболтался ему?

Она вскипела:

— Что ты мог наболтать?.. Или у тебя совесть была нечиста в лагере?

— Что ты, что ты! — даже испугался он.

— Или это не тебе ребра считали? — наступала она.

Он тяжело дышал.

— Но я, кажется, сказал про тот случай, помнишь, когда пограничники меня задержали... Хотя, кажется, не то, чтобы сказал, а так намекнул... Он ведь свой человек среди пограничников.

— Подумаешь, сказал! — трезво рассудила она.— Но разве это дает ему право так разговаривать с тобой?.. Хотя зачем ты болтал? А-а, пили вместе!.. А зачем он тебя напоил?.. А что было потом? — вдруг спросила она.

— Потом я потерял деньги,— сознался он, стараясь избежать ее твердого взгляда.

— Как? — удивилась она.

Он рассказал ей все, и как взял взаймы у Горского крупную сумму.

— Ну, вот что,— сказала она, укрепившись в своем решении.— Немедленно иди на заставу и все расскажи.

— Ты думаешь? — робко переспросил он. Но заметил ее нетерпение и торопливо добавил.— Конечно, конечно!..

Часовой по заставе сказал Ефремову, что майор Ярцев на границе. А вот старшего лейтенанта Пулатова он может позвать.

Ефремов сбивчиво объяснил, что у него дело к самому Ярцеву, и включил газ. Не мог же он, в самом деле, говорить на эту тему с Пулатовым. Горский — его свояк. И вообще — кто поверит Ефремову?

Конечно, пограничники вспомнят ту злополучную ночь, когда он без их ведома сел в поезд, а потом в этом поезде оказался нарушитель границы...

Ефремов не замечал, что самосвал делает зигзаги, и у часового по КПП, к которому приближалась машина, сложилось не очень лестное мнение о водителе. Часовой вызвал старшего лейтенанта Мансурова и показал на самосвал. Мансуров распорядился задержать машину.

Опять этот Ефремов, человек, которого он недолюбливал.

Мансуров ждал, что Ефремов, как обычно, начнет подобострастно раскланиваться, и приготовился его оборвать. Но Ефремов не раскланивался. Его худое лицо было бледно.

— Что с вами, Ефремов? — спросил Мансуров.

Ефремов догадывался, что начальник КПП один из тех, кто меньше всех ему доверяет. И вдруг именно ему, Мансурову, Ефремов захотел рассказать все. Если уж Мансуров ему поверит — значит, поверят все!

Начальник КПП удивился, когда Ефремов тихим, но твердым голосом попросил выслушать его наедине. Что-то было в Ефремове необычное. Мансуров еще раз пристально посмотрел на водителя и пригласил к себе в кабинет.

То, что рассказал Ефремов, поразило Мансурова. Он взял с него слово пока никому ничего не говорить и отпустил. Если поверить Ефремову, то поведение Горского более, чем странно.

Что знал Мансуров о Горском? Фронтовик. Орденоносец. Много лет плавал на траулере вместе с капитаном, которому однажды спас жизнь. Свояк его друга. Человек, которому Мансуров помог устроиться в речное пароходство и чьи документы, конечно, тщательно проверялись, прежде чем он оказался здесь.

Мансуров стал вспоминать все свои встречи с Горским. Ничего особенного. Горский никогда не интересовался охраной границы и делами КПП. Все — и Пулатов, и Ярцев, и майор Серебренников — считали Горского вполне порядочным.

Да и стоит ли верить Ефремову, человеку неприятному, скользкому, бывшему пленному, заигрывающему с пограничниками и, наконец, замешанному в той истории с задержанным нарушителем, когда его, мансуровский, наряд проявил небдительность?

Ведь хотя и не подтвердилась связь Ефремова с нарушителем границы, хотя полковник Заозерный и распорядился отпустить водителя, Мансуров продолжал не верить ему... Что он только что наговорил? К чему?

Если бы Ефремов, как всегда при встречах с Мансуровым, заискивающе улыбался, начальник КПП, возможно, даже не стал бы его слушать, или, во всяком случае, не придал значения его словам. Но взволнованность, с которой говорил Ефремов, настораживала.

И вдруг Мансуров ясно вспомнил свою встречу с женой Ефремова, когда возвращался с КПП на политотдельском газике.

«Ты знаешь, что такое Освенцим или что такое Дахау? — задыхалась она.— Ребра у тебя целы? Легкие не отбиты?!».

У Мансурова пересохло во рту.

Горский, Горский!.. Кто же в таком случае Горский? Что он затеял? Зачем Ефремову нужно подать самосвал в Реги-равон именно в такой-то день? Почему нельзя уезжать без разрешения капитана «Медузы»?

Сдерживая данное Максиму Максимовичу слово, Мансуров всегда сам возглавлял досмотровую группу, отправлявшуюся на «Медузу». К Горскому нельзя было придраться. Он охотно предъявлял документы, и никаких нарушений на его судне не обнаружено. Хотя, впрочем...

«Вы всегда так тщательно проверяете документы?»

Это спрашивал Горский! В самый первый раз, когда он приплыл в Реги-равон на «Медузе»... Ну, а почему он, собственно говоря, не мог об этом спросить?.. Он еще сказал, что обязан Мансурову.

Да, конечно, он обязан Мансурову... А Мансурову снится Елена. Может быть, даже кто-нибудь догадывается об этом? Какое же он имеет право плохо отзываться о Горском? А если Ефремов просто хочет поссорить его с Горским? Зачем?

Мансуров быстро зашагал по комнате, стараясь успокоиться.

Все-таки нужно доложить командованию отряда о сигнале Ефремова.

А что если подождать намеченного дня? Ведь поскольку Горскому понадобился самосвал, значит он что-то затеял. Надо быть начеку и следить за Горским или за самосвалом... Вот когда все станет ясным, он, Мансуров, примет меры или доложит командованию. Но тогда, может быть, будет поздно докладывать?.. Да нет же! С сегодняшнего дня он не будет спускать глаз с Ефремова... А Горский, между прочим, в Ташкенте.

«Посмотрим!» — решил Мансуров.

Горский остановился в новой гостинице «Ташкент». Окна его номера выходили на театр оперы и балета имени Навои. Перед театром, меняя окраску, радужно переливались шумные струи фонтана.