Эксперт нахмурился и еще раз внимательно исследовал полость рта утопленника.

— Подождем вскрытия,— сказал он, поднимаясь.

— У вас есть какие-нибудь предположения?— спросил полковник.

— Меня смущает сильно выраженное трупное окоченение,— уклончиво ответил эксперт.— Такое окоченение бывает при отравлении сильно действующими ядами.

— Может быть он разгрыз ампулу в тот момент, когда Шарапов задел его багром?— высказал предположение начальник заставы.

— Я не заметил следов в тканях рта,— ответил эксперт.— А такие следы должны были остаться.

— Ну что ж, подождем вскрытия,— согласился полковник.

Незадолго до начала событий на заставе капитана Ярцева с границы вернулся секретарь партийной комиссии отряда майор Серебренников. Он доложил о прибытии оперативному дежурному и, тяжело ступая, направился по длинному, узкому коридору в свой кабинет.

В лицо ударил спертый воздух давно непроветриваемой комнаты. Серебренников включил свет. Положил на стол полевую сумку. Распахнул окна.

Прямо, над тополевой аллеей, застыла блестящая, красноватая звездочка.

«Антарес!»— определил Серебренников.

На северо-востоке ярким светом горело созвездие Персея. Одна из вершин его треугольника была закрыта туманным пятном. Серебренников не раз смотрел на это пятно в шестикратный бинокль, и тогда пятно разделялось на две тесные звездные кучки. Сейчас и без бинокля ему казалось, что он видит их. Слева — чуть поменьше. И та, которая поменьше, раньше исчезнет.

Он отдыхал, глядя на звезды. Первое настоящее знакомство с ними состоялось у него на Дальнем Востоке. Тогда он только начинал пограничную службу и очень удивился, когда старший наряда сказал, уставившись в небо:

— Три часа десять минут. Сверь часы.

Серебренников посмотрел на часы: было начало четвертого. А старший наряда заметил:

— Это я читаю по звездам... Ищи помкомвзвода.

— Какого помкомвзвода?— не понял Серебренников.

— Что помкомвзвод на петлицах носит?— строго спросил старший наряда.

— Ну, три треугольничка...

— То-то. А теперь смотри в небо!

Серебренников увидел расположенные в ряд три яркие звездочки.

— Помкомвзвод!— повторил старший наряда.— Запомни. В нашем пограничном деле он всегда пригодится. Застрял над вышкой — одно время. Передвинулся — другое.

— А как на самом деле называются эти звезды?— спросил Серебренников. Старший наряда не знал. Вместе пошли к молодому начальнику заставы. И тот не знал. Покраснел.

Через несколько дней начальник заставы вызвал Серебренникова.

— Созвездие Ориона,— сказал он.

Серебренников на всю жизнь запомнил этот случай.

А что касается Ориона, так «помкомвзвод» действительно составляет его пояс...

Серебренников с трудом оторвался от звездного неба и подошел к столу. Всё здесь лежало так, как он оставил: подшивка окружной газеты, журнал «Пограничник» с вкладкой в разделе «Практика партийно-политической работы», новый роман Стельмаха.

Майор положил книгу в полевую сумку. Перелистал календарь, отставший за время его отъезда на две недели, и записал на чистой страничке, что нужно сделать завтра. Потом встал. Потянулся. Запер полевую сумку в сейф. Осторожно вышел из кабинета.

Он шел домой медленно, наслаждаясь тишиной. Серебренников любил звездные ночи, такие, как сегодня. Он знал, какая из звезд сейчас вспыхнет ярким, мерцающим светом, какая начнет тускнеть, растворится в черном бархате южной ночи.

Остановился возле застекленной веранды. Дома, конечно, спят. Он перешагнул через арык и вскоре стоял под душем. Чуть отвинтил кран, чтобы не очень шумела вода. Смыл дорожную грязь. Вода была еще теплая: железный бачок, за день нагретый солнцем, остывал медленно.

Серебренников неслышно выскользнул из душевой. На веранде горел свет.

«Опять разбудил!»— с досадой подумал майор.

Он открыл дверь и увидел жену. Ни о чем не спрашивая, она пошла навстречу. Прижалась к нему.

— Проснулась-таки?—спросил он тихо и нежно.

— Ты не виноват,—сказала Нина Терентьевна.— Я проснулась сама.

И в этот момент, точно обрадовавшись их встрече, постоянно включенный репродуктор грянул «Катюшу».

Серебренников легонько отстранил жену и, сразу нахмурившись, стал быстро одеваться. Она с беспокойством смотрела на него.

— Ничего,— сказал он.

Она знала, что сейчас он думает уже не о ней, а о том, почему «заиграла пластинка».

Все репродукторы в гарнизоне подхватили песню про Катюшу и сорвали с коек пограничников: это был условный сигнал тревоги.

До рассвета майор Серебренников сидел в своем кабинете, готовый в любую минуту выехать на границу. В его кадровой пограничной службе часто встречались такие беспокойные ночи.

Он чувствовал себя бодро и хотя не переставал думать о том, что сейчас происходит на заставе капитана Ярцева, быстро разобрал скопившуюся за последние дни почту.

Время от времени он снимал телефонную трубку и связывался с дежурным по отряду: новых сообщений от капитана Ярцева не было.

На востоке посветлело. Ночь отступила. И вот уже первый луч солнца побежал по настольному календарю.

Серебренников потянулся за этим лучом. Понедельник. Двадцатое июля.

Не может быть!..

Рука Серебренникова повисла в воздухе, и на лице появилась растерянность. Двадцатого июля — день рождения старшего сына, а он завертелся и забыл об этом.

...Далеко, в Свердловске, где живет первая жена майора, стоит за токарным станком (подумать только!) очень похожий на Серебренникова парнишка. Майор вдруг представил себе его совсем маленьким. Закутанный в одеяльце, улыбается беззубыми деснами. И нет ему дела до ранних осенних заморозков, до звенящих буферами пульманов, которые отправлялись в тревожную военную ночь...

Вспомнить, что было дальше помешал телефонный звонок.

— Слушаю. Серебренников.

Нина Терентьевна больше не ложилась, ждала его и вот не выдержала.

— Ты спи,— сказал он.— Ничего особенного,— Он слышал ее дыхание и, казалось, не только слышал — ощущал обветренной, шершавой щекой, прижатой к трубке. И тогда он сказал взволнованно: — Ниночка, а ведь у Юрика сегодня день рождения...— Осекся и замолчал, напряженно дожидаясь ответа.

— Я дала телеграмму от всех нас,— ее мягкий, грудной голос всегда действовал на него успокаивающе.

Ему вдруг захотелось сказать ей что-то очень трогательное, такое, чего еще никогда в жизни не говорил. Но в трубке щелкнуло, и дежурный телефонист предупредил:

— Разъединяю для оперативного.

Оказывается, полковник Заозерный приказал офицерам разойтись по домам.

Опять Нина Терентьевна встречала Серебренникова.

— Видишь,— повторил он весело,— я же тебе говорил: ничего особенного.

Она улыбнулась.

— Спать, спать! — сказал он.— Ты очень устала.— И на цыпочках прошел в соседнюю комнату, где раскинулся поперек кровати семилетний Витька.

Застава казалась вымершей. Лишь часовой маячил на вышке, да повар возился возле раскаленной печи. Изредка во дворе показывался дежурный, переговаривался с часовым и снова исчезал в канцелярии.

Спали все: и солдаты, и сержанты, и начальник заставы. В конюшне дремали кони. В вольерах — служебные собаки.

Солнце повисло над заставой, охватило жарким пламенем крышу. Ветер сдул песок во дворе и обнажил глину. Солнце покрыло ее медью. Задымились дувалы — высокие глинобитные стены вокруг заставы. Перед казармой застыло одинокое деревце джиды с уныло опущенными ветвями. Покрытые пылью листья овальной формы, редкие, вялые, казались ненастоящими. Другой растительности на заставе не было, и пограничники старательно ухаживали за джидой. Но она, словно избалованное дитя, росла хилой и совсем не давала тени.

Возле джиды примостился настольный бильярд с потертым сукном,

Грузовая машина с цистерной привезла на заставу речную воду и замерла, будто разморенная жарой.