Елена хотела оставить свою девичью фамилию, но Горский притворился обиженным. Тогда она засмеялась и сказала:

— Ладно, пусть будет ни по-моему, ни по-твоему, — ив брачном свидетельстве к своей фамилии прибавила фамилию мужа.

Этот знаменательный день в своей жизни они отпраздновали скромно. Гостей не звали. Правда, пришел Василий Васильевич и поздравил молодых, но он скоро ушел, сославшись на недомогание. Вид у него в самом деле был болезненный.

Когда вышли из ЗАГСа, Елена отправила сестре телеграмму. Около одиннадцати часов вечера пришел ответ:

«Сердечно поздравляем желаем большого счастья пьем ваше здоровье

Обнимаем

Пулатовы».

Горский заметил весело:

— А на границе тоже, оказывается, пьют.

— Так ведь и на границе живут люди,—глубокомысленно ответила Елена.

На следующий день Горский был особенно внимателен к ней, и вдруг загрустил.

— Что с тобой? — спросила она ласково.

Он ответил не сразу.

— Дней через пять я должен уехать... Как же нам быть? Взять тебя с собой? Но ведь я на полгода уйду в море. Что ты будешь делать одна в пустой квартире?

Он вопросительно посмотрел на нее:

— И на кого здесь оставить дом?

— Что же делать? — спросила она растерянно.

Он обнял ее и долго не отвечал. Елена ждала.

— Давай поедем вместе,— сказал наконец Горский.— Посмотришь север. Край наш интересный и очень красивый... Знаешь, у него какая-то особенная красота: суровая, холодная.

— А ты мне будешь писать, если уйдешь в море? — спросила она, прижимаясь к нему.

Он усмехнулся:

— Писать-то я буду, но вот читать тебе мои письма придется только через полгода — все сразу! — когда вернусь домой.

Елена испугалась:

— И полгода я о тебе ничего не буду знать?

— Почему же,— возразил он.— Раз в неделю обещаю посылать радиограммы.

Она задумалась:

— А там очень холодно?

— Очень,— ответил он.— Зимой вьюжно, холодно и темно... Ты такой зимы еще никогда не видела.

Елена представила себя одну в темном чужом городе. За окном метет вьюга, шумит ветер.

Зябко поежилась.

— А, может быть, я все-таки останусь здесь? — спросила она неуверенно.— Что скажет Людмила, если я брошу дом?

— Дом, конечно, бросать не стоит. Но я думал попросить Василия Васильевича присмотреть за ним,— гладя ее руку, отозвался Горский.

— Он уже старенький,— сказала Елена, вздыхая.— Трудно ему будет и за своим домом следить, и за нашим.

— Возможно, ты права,— согласился Горский.— Что же, тогда оставайся. А я, конечно, при первой же возможности прилечу сюда.

Она потянулась к нему, и он поцеловал ее в губы.

Ровно через неделю после замужества Елена проводила Горского.

Как всегда решение пришло неожиданно. Капитан Харламов продолжал наблюдать за дамским мастером. Только Василий Васильевич поздравил Елену и Горского после их возвращения из ЗАГСа. Капитану Харламову доставили копию брачного свидетельства. Елена оставила девичью фамилию, но прибавила к ней фамилию мужа.

Девичья фамилия... Фамилия мужа...

А у Марии Кузьминичны Спириной чья фамилия: своя или мужа?

В конце концов Харламову удалось узнать, что девичья фамилия Марии Кузьминичны — Трошина.

«И как это я сразу не догадался?»—упрекал он себя.

«М. Т.»—буквы на кольце убитой в январе 1946 года женщины, конечно, означают: Мария Трошина.

Теперь капитан Харламов не сомневался, что ее смерть — дело рук Василия Васильевича, хотя еще и не мог это доказать.

Поздно вечером его вызвал начальник. Из Минска сообщили, что младший сержант запаса Гойфман Исаак Давыдович не опознал в представленных фотографиях своего бывшего однополчанина Ушаковского. Когда ему указали на фотографию Василия Васильевича, он даже возмутился: Ушаковский ничего общего с этим человеком не имеет — он коренастый, узколицый.

Удалось выяснить также, что в последние дни войны Ушаковский был сильно контужен и отправлен в полевой госпиталь. Гойфман навестил его. Врачи предупредили, что ефрейтор Ушаковский будет демобилизован «подчистую».

Разговаривая тогда же с Ушаковским, Исаак Давыдович узнал, что его сослуживец предполагает вернуться на родину, в Несвежаль. Друзья обменялись адресами и обещали писать друг другу. Гойфман отправил письмо в Несвежаль, но Василий Васильевич не ответил, а письмо вернулось с припиской: «адресат не значится». Больше Гойфман о нем ничего не слышал.

Стало несомненно, что дамский мастер Василий Васильевич живет под чужой фамилией. Уж не его ли имел в виду предатель Родины Сикура, заявивший на следствии, что кого-то еще забросила в эти края иностранная разведка?..

Было решено пока Василия Васильевича не трогать, но усилить наблюдение.

Однако на следующий день Василий Васильевич из дому не вышел и на работу не явился. Голодный бульдог метался на цепи, никого не впуская в дом. Все это показалось странным: уж не случилось ли чего с дамским мастером?

Медлить было нельзя. На бульдога накинули мешок и, поднявшись на крыльцо, убедились, что дверь заперта изнутри.

Все окна в доме, защищенные решетками, также были заперты.

Дверь взломали.

Василия Васильевича дома не оказалось.

Когда стали производить обыск и передвигали мебель, под старым массивным буфетом обнаружили крышку люка. Вероятно, снизу ее держали крюки, потому что крышка не поддавалась. Принесли ломы. Заскрипели просмоленные доски.

Люк вел в подвал и заканчивался подземным ходом.

Необходимо было срочно установить, где Василий Васильевич?

Многодневные розыски успеха не принесли.

20 сентября. Бородуля был необыкновенно внимателен на стрельбище. В первый раз за все время он выполнил упражнение на «4». После занятий сержант Назаров построил отделение и объявил Бородуле благодарность.

Кошевник, неизвестно откуда появившийся в этот момент, дождался, когда Назаров распустит строй, и пристал к Бородуле:

— За что выговор?

— Не выговор, а благодарность,— ответил Бородуля.

— Виноват,— почтительно сказал Никита.— А за что?

Бородуля собирался с мыслями, как бы поскладнее ответить.

— Наверно, сам догадался койку заправить? — донимал Никита.

— Нет,— серьезно ответил Бородуля.

— Тогда свежий подворотничок подшил?

— Ошиблись, товарищ ефрейтор.

— Так за что же благодарность? — елейно допытывался Кошевник.

Бородуля вдруг заулыбался, и на его круглых щеках обозначились ямочки.

— Упражнение выполнил! — Нет, что ни говорите, а ему было приятно получить благодарность.

— На «тройку?» — спросил Никита.

— На «четверку».

— Так за это на гауптвахту сажают! — засмеялся Никита, и Бородуля расстроился. А Кошевник продолжал его донимать.

«Нам опять пропела пуля:

«В небо метит Бородуля!..»

— Старший матрос Кошевник! — сердито окликнули сзади.

— Я! — весело отозвался Никита и повернулся на каблуках. На него строго смотрел командир отделения Назаров.

— Вам что, делать нечего?

— Почему, товарищ сержант?

— Не «почему», а так точно!

— Так точно, товарищ сержант.

— Ну так ступайте и занимайтесь своим делом.

Кошевник исчез.

23 сентября. Бородуля опять выполнил упражнение из карабина на «4» и ждал, что сержант Назаров объявит ему благодарность. Но командир отделения не объявил.

Бородуля надулся и решил, что Назаров попал под влияние Кошевника.

Старшина первой статьи Шарапов заметил его удрученный вид:

— Заболел, Бородуля?

— Призвали бы лучше своего ефрейтора к порядку,— засопел Бородуля.

Шарапов насторожился.

— Ему моя благодарность покоя не дает...

Шарапов не сразу сообразил в чем дело.

9 октября. Вечером сержант Назаров сказал Бородуле:

— Я докладывал начальнику заставы, что вы отлично стреляли.