«Василий Васильевич!» — узнал Харламов.

Горский с неприязнью думал о людях, которые его окружают. Ни одного надежного человека. Словно здесь никогда не было басмачества, словно баи и муллы выдуманы писателем-фантастом. Иначе куда делись и они, и побеги, которые они несомненно пустили?.. А задание у него сложное: быть резидентом в пограничном районе. Никому до сих пор это не удавалось... Но и один в поле не воин. Как быть? Пока виды оставались только на водителя автопогрузчика.

Во время очередной стоянки в Реги-равоне Горский заметил, что Ефремов озабочен. Он подошел к нему и положил руку на раскаленный капот машины.

Маленький, хилый Ефремов, казалось, утонул в мягком водительском кресле.

— Как дела, сосед? — спросил Горский.

Ефремов почувствовал в его голосе расположение и попробовал улыбнуться:

— Ничего, благодарю.

— А что за печаль грызет душу?

Ефремов ответил не сразу:

— В тот вечер, когда мы с вами... ну, шашлык ели... Несчастье со мной приключилось.

— Что такое? — спросил Горский.

— Я тогда перебрал малость...

— А, понимаю,— догадался Горский,— сболтнул лишнее.

Ефремов испуганно взглянул на него.

Горский, подавшись вперед, сказал покровительственно:

— Пустяки, все останется между нами.

Ефремов сжал в кулак остренький подбородок и забормотал, раздвигая и сдвигая рукой челюсти:

— Ничего я не говорил...

Горский усмехнулся:

— Чудак ты, дружище. Ну, неужели думаешь, я побегу в милицию и буду рассказывать, как тебя заподозрили пограничники?

Ефремов нервно задергал шеей.

— Или что в Дахау ты пал духом?..

Здесь Горский остановился и махнул рукой, мол, зачем продолжать.

Ефремов произнес дрожащим голосом:

— Что я такое говорил про Дахау?

— Потом, потом,— заметил Горский.

— Нет, все-таки, что я говорил? — затаив дыхание, переспросил Ефремов.

Горский опять усмехнулся:

— Мы же друзья, Степан. Так чего ты боишься?

Водитель автопогрузчика взглянул в уверенные глаза капитана «Медузы» и сказал доверительно:

— Я разве о том?.. Что я — не знаю, какой вы человек? Вот только несчастье со мной приключилось.

— Какое несчастье?

— Деньги я потерял в тот вечер. Все до копейки... Нёс, понимаете, домой получку... И как они выпали из кармана, ума не приложу!

— Постой, постой,— притворился взволнованным Горский.— Где же ты их мог потерять, если я тебя до самых дверей проводил?.. Ах, да! — вспомнил он.— Я уже дома был, смотрю, а ты в сад вышел. Зачем?

— Н-не помню,— забормотал Ефремов.

— Ну, как же,— настаивал Горский.— Я еще тебя окликнул, а ты запел: «Сам пью, сам гуляю»...

Ефремов вздохнул:

— Хоть убейте — не помню.

— Так, может быть, в саду ты и потерял деньги?

Ефремов пожал плечами.

— Разве теперь их найдешь?

— Ну, а потом что?—участливо спросил Горский.

— Что? — чистосердечно признался Ефремов.— Разве жене скажешь? У нас семейка-то вон какая, сами знаете... Ну, объяснил я ей утречком, что деньги задержали. А сам думаю: перехвачу у добрых людей... Заработки-то у нас, сами знаете, не постоянные.

— Сколько было денег? — спросил Горский.

Ефремов назвал сумму и виновато опустил глаза.

— Ну, это не проблема,— успокоил Горский.— Ты вот что, погоди, а я обернусь мигом. Есть у меня на «Медузе» деньги.

Ефремов видел, как Горский спустился по песчаному откосу к пирсу, легко поднялся по трапу на буксир и исчез в своей каюте. Потом он так же быстро сбежал на берег и вручил Ефремову нужную сумму.

— Просто не знаю, как вас и благодарить! — обрадовался Ефремов.

— Ничего,— сказал Горский.— Да, и, пожалуйста, не беспокойся: деньги мне скоро не понадобятся.

— Спасибо,— совсем расчувствовался Ефремов.— Выручили.

— Ну, ну,— притворился недовольным Горский.— Мы должны помогать друг другу... Разве ты не окажешь мне услугу, если понадобится?

— Что за вопрос? — охотно согласился Ефремов. У него заметно поднялось настроение.

— Правильно,— поддержал Горский.— А насчет того, что ты там спьяну наговорил — забудь и не тревожься: все останется между нами.— И небрежно дотронувшись до блестящего козырька капитанской фуражки, зашагал в сторону заставы, где его ожидала Елена.

Ефремов долго глядел ему вслед, комкая в руках деньги. Что он говорил Горскому?

Капитан «Медузы» был неприятно удивлен, когда часовой по заставе предложил ему подождать, а сам вызвал дежурного.

В пограничнике с красной повязкой на рукаве Горский узнал младшего сержанта Бегалина. Обрадовался:

— Здравствуй, земляк!

Но Бегалин спросил официально:

— Вы к старшему лейтенанту?

— Конечно,— согласился Горский, смело входя в ворота.

— Я провожу,— заметил Бегалин.

Вдвоем они прошли через весь двор к офицерскому домику.

«Странно,— подумал Горский.— В чем дело?.. А вдруг арестован Василий Васильевич?! — он даже остановился от такой мысли.— Нужно быть на-чеку!»

Пулатов встретил Горского на крыльце.

— Входи, входи,— сказал он приветливо.

Горский взбежал на крыльцо и стиснул свояку руку.

— Что за порядки? — он кивнул на Бегалина.— Привел, словно под конвоем. Этак к тебе и идти не захочешь.

Пулатов развел руками:

— Граница, ака-джон, ничего не поделаешь.

Елена выпорхнула из комнаты и повисла на шее мужа.

— Я тоже перепугалась: подхожу к воротам, а часовой — штык в грудь: ни с места!

Пулатов, пропуская вперед Елену и Горского, сказал:

— Это майор Серебренников устроил нагоняй Ярцеву: почему, дескать, посторонние люди свободно разгуливают по заставе?

— Он меня имел в виду? — спросил Горский.

— Тебя,— сознался Пулатов.— Он ведь не знал, что ты и есть мой свояк... А Ярцев стал завинчивать гайки, вот часовые и усердствуют.

Елена хлопотала по хозяйству. В последнее время она перебралась к Пулатовым, чтобы быть ближе к сестре.

За обедом Пулатов спросил между прочим:

— Ну, как, не скучаешь по морю?

Горский решил, что пока беспокоиться нечего и держал себя свободно.

— Море!... Конечно, кто хоть раз в нем побывал, разве забудет? Но в общем и «Медуза», так сказать, на плаву... А всё пустяки!— заметил он вдруг.— Зато жена рядом.

— И это резон! — согласился Пулатов.

Горский стоял на капитанском мостике «Медузы», щурясь от яркого солнца. Грузовики с двухъярусными кузовами, словно пожарные машины, слепили красными бортами. Грузчики в рваных халатах с натугой ворочали тяжелые ящики.

Черные от грязи и солнца портовые рабочие вызывали у Горского брезгливость, которую он с трудом подавлял.

Из-за облака медленно оседавшей пыли поднимался глинобитный Фирюзевар. Едва различимые вдали, черным пятном вставали горы. Между ними и рекой дымились пески.

Рядом с «Медузой», невосприимчивый к волнению реки, стоял дебаркадер.

Горский решил, что загрузку продолжат без него, и поднялся на дебаркадер. Кроме вахтенного и повара, здесь никого не было.

Вахтенный, бойкий парнишка лет девятнадцати, бегал по палубе в одних трусах. Он обрадовался Горскому и предложил принять душ, какой на «Медузе» даже не снился.

Горский улыбнулся: ну что же — душ, так душ!

Вахтенный проводил его на корму и распахнул дверь небольшой дощатой будки без крыши. Над будкой возвышался железный бак, откуда в реку спускался шланг.

— Вот как живем,— сказал вахтенный,— со всеми удобствами! — и стал накачивать в бак воду.

Горский скрылся за дверью, заперся на крючок.

— Это я вашего кока боюсь! — сознался он.

— Черт в юбке! — охотно поддакнул вахтенный.

Горский засмеялся.

— А-а, хорошо! — услышал вахтенный его довольное пофыркивание.

Но Горский не стоял под душем. Вода стекала на палубу, а он прижался к будке и открыл портсигар, куда был вмонтирован передатчик.

Быстро настроившись на определенную волну, Горский передал в эфир несколько условных сигналов и перешел на прием.