Вскоре Горский убедился, что теперь их никто не видит.

— Так я вас слушаю?—сказал он.

— Странно,— ответила она пожимая плечами.— Это я вас слушаю.

 Она смотрела на него, не скрывая удивления, и тогда он понял, что это простая случайность. Она даже не догадывалась о том, что стихи — пароль. С досадой он думал, как выпутаться из глупейшего положения.

— А знаете,— горячо зашептал он, притягивая ее к себе,— я вас люблю!

Она вырвалась и теперь стояла рядом, полная негодования.

— Ну, это слишком!

Горский пытался наступать:

— Истат, милая, я страдаю, честное слово!..

Этого, пожалуй, не следовало говорить. Но нельзя же, в самом деле, после того, что произошло, вдруг повернуться и уйти.

Он сдавил ее руку:

— Истат, милая, поверьте!

Она задохнулась от гнева:

— Пустите!..

Он увидел, как вдали мелькнуло ее платье.

— Черт!—выругался Горский.

Он постарался взять себя в руки и, пока дошел до заставы, успокоился. Собственно, в чем его могут обвинить, если Истат кому-нибудь расскажет об их встрече? Легкий флирт... С кем не случается? Ну, будет неприятный разговор с Еленой. Да что Елена!

«Все обойдется!»—успокаивал он себя.

На заставе оказалось, что Людмила еще в больнице, и Елена в районном центре.

Старшего лейтенанта Пулатова не было дома. Горского встретил начальник заставы. Ярцев предложил капитану «Медузы» поужинать, но тот отказался.

— Вот если бы вы помогли мне добраться до районного центра.

— Помогу,— охотно согласился Ярцев.— Сейчас туда поедет майор Серебренников. Я попрошу, чтобы он захватил вас.

Вскоре Горский уже сидел в политотдельском газике. На этот раз майор был словоохотлив.

— Ну, как, освоились в наших краях?

— Вполне и, знаете, даже нравится. Я впервые в Азии. Солнце. Пески. Все это, хотя и сурово, но, признаться, любопытно.— Он засмеялся.— Одним словом, романтика... Скучать некогда: работа, жена вроде рядом и— не рядом, так никогда и не надоедим друг другу... Я шучу, конечно, Елена у меня замечательная.

Здесь Горский осекся, вспоминая о своей встрече с Истат.

Потом они заговорили о Пулатовых.

— Сын!—многозначительно произнес Серебренников.— Вы знаете, что такое сын?!

— Ну, еще бы,— любезно согласился Горский.

— Нет, вы не знаете,— возразил Серебренников.— У вас пока нет детей. А у меня—два сына.

Ему вдруг захотелось поделиться с капитаном «Медузы» своей радостью.

— Вот старший сын приезжает, Юрик... Он живет с моей первой женой...

Горский изобразил на своем лице удивление.

Серебренников сказал:

— Мы с сыном не виделись много лет. Боюсь даже, что не узнаю. Он, конечно, здорово вырос.

— А где он живет, простите?—полюбопытствовал Горский.

— В Свердловске.

— И когда приедет?

— Теперь скоро,— ответил Серебренников.— Жена только что сообщила: пришла телеграмма — выехал.

— Поездом?—спросил Горский.

— Да, до Ташкента. Там пересадка.

Горский оживился.

— Когда он будет в Ташкенте?

— Через три дня.

— Знаете,— предложил Горский,— а ведь я могу его встретить.— Он сообщил, что выезжает в Ташкент на совещание.

Серебренников обрадовался:

— Замечательно. А то ведь парень хоть и большой, да в первый раз отправился в такое дальнее путешествие. Я, признаться, беспокоился: как там у него получится с пересадкой?

— Договорились!— непринужденно сказал Горский,— Только как я его разыщу?

— Сейчас приедем в районный центр, и я телеграфом запрошу номер поезда и вагона,— загорелся Серебренников.

— Отлично,— согласился Горский, еще не зная, нужна ли ему встреча с сыном Серебренникова, или она может помешать.

«Посмотрим, в случае чего я ведь могу его и не встретить».

Елена, как всегда, обрадовалась Горскому. Занятый своими мыслями, он небрежно поцеловал ее и прилег на диван.

Она вздохнула, повесила его фуражку на вешалку, вытерла тряпочкой запыленный козырек. Включила чайник и подсела к мужу.

Я страшно соскучилась!

Что ты говоришь?— переспросил он.

— Я соскучилась.

Ему стало смешно. Ну, кто поверит поселковому секретарю в случае огласки глупейшего инцидента? Горский любит свою жену. Никого больше. Это же всем известно.

Он старательно поцеловал Елену.

Теперь нужно было обязательно встретиться с Ефремовым.

— Ты разрешишь мне пройтись немного?— нежно спросил он.

— Да, конечно,— ответила она, очень счастливая в эту минуту.— А я пока приготовлю ужин.

«С Ефремовым нужно разговаривать жестко,— решил про себя Горский, останавливаясь на крыльце гостиницы, где всё еще жила Елена.— Он трус и сделает всё, что я прикажу».

В это время он увидел Ефремова, входившего в калитку сада.

«На ловца и зверь бежит»,— усмехнулся Горский.

Ефремов заметил Горского, остановился.

— Здравствуйте, товарищ капитан.

— Здравствуй, Ефремов,— небрежно ответил Горский.— Ты что, домой?

«Наверное спросит долг»,— подумал Ефремов и жалко улыбнулся: свободных денег у него на было.

— Пройдемся,— сказал Горский.— Разговор есть.

Ефремов безвольно согласился.

Они молча вышли за поселок и сели на берегу арыка. Невидимая в темноте вода сердито урчала возле ног. Жалили комары. Тяжелое, черное небо давило на землю, обтекая причудливые силуэты зданий.

Ефремов ковырял веточкой в песке, ожидая, что скажет Горский.

Капитан «Медузы» заговорил повелительно, и Ефремов сжался, будто ожидал удара.

— Значит, перешел на самосвал? Хорошо. А зарабатывать сколько будешь?

«Так и есть — долг!—с тоской подумал Ефремов.— А еще предупреждал, что деньги ему скоро не понадобятся».

— Больше буду зарабатывать,— непослушным языком ответил Ефремов.

Но Горский спросил не о деньгах:

— Куда ездишь?

— Пристань — райцентр.

— И это все?

— Почему все? В столицу республики буду ездить.

— Так,— удовлетворенно кивнул капитан «Медузы», и Ефремову показалось, что он видит, как у Горского заблестели глаза.

— Мне могут понадобиться твои услуги.

Пока он ничего не говорил о деньгах.

— Пожалуйста.

Горский назвал день, когда ефремовский самосвал обязательно должен быть на пристани.

— Зачем?

— Я же говорю: окажешь услугу,— недовольно повторил Горский. И добавил резко: —Должен же ты, наконец, доказать, что честный человек? Или мне рассказать свояку, а еще лучше моему другу майору Серебренникову, какой у тебя болтливый язык?

Ефремов испуганно смотрел на Горского. Он не понимал, чего хочет от него капитан «Медузы».

А Горский продолжал ядовито:

— Тебя, видите ли, заподозрили пограничники...

— Я этого не говорил,— пытался оправдаться Ефремов.

— А известно ли тебе, что тем самым ты разгласил государственную тайну? — продолжал Горский.

Ефремову стало страшно.

— И потом этот безобразный случай в Да-хау...

— Я ничего безобразного не делал!—чуть не крикнул Ефремов.

Горский зажал ему рот. Давно он так не наслаждался своей властью. Горский знал, что Ефремову не дает покоя мысль о плене. Он никак не мог с ней примериться и, мнительный по натуре, страдал от чувства собственной неполноценности.

— А кто продавал товарищей, чтобы спасти свою шкуру? — наседал Горский.

Ефремов никого не продавал.

— А кто признал себя рабом, когда хотели запрятать в печь?

Ефремов не признавал себя рабом, хотя его действительно должны были сжечь заживо, как сжигали многих других, и он до сих пор не понимал, какая случайность спасла его от страшной гибели.

Кажется, во время очередной селекции, когда отбирали годных для работы узников, и он, со своими переломанными ребрами, ни на что уже больше не надеялся,— был налет. Ну, да, конечно!..

Впервые за три года унижений и страха он увидел тогда печать обреченности на лицах своих палачей. Им было не до него. Они сворачивали лагерь, заметали следы преступлений и бросили Ефремова вместе с другими военнопленными в теплушку, набитую скользкими, полумертвыми телами истерзанных людей.