— Но как же? Это ж нечестно, сам звал на переговоры... А сам...

— Афанасий, я не хочу крови. Отправляйся под стражу, а я поеду город принимать, он как-никак мой. Сысой, делай, что велено.

И Михаил Ярославич вышел. А князь Афанасий неожиданно заплакал.

— Это подло, это подло,— шептал он дрожащими губами, стукая кулаком по коленке.

— Афанасий Данилович, зачем уж так расстраиваться-то? — сказал Сысой почти сочувственно.— Вот вы с Юрием по-подлому сделали. Михаил Ярославич, однако, не срамит тебя. Идем, Афанасий Данилович, не трави сердце.

— Но я позову гридей,— вскочил Афанасий и крикнул: — Эй, ребята, ко мне!

— Нет уж твоих ребят, князь.

— Убили, изверги?

— Зачем? Повязали, попленили, как положено. Идем, Афанасий Данилович, не упрямься.

Прибыв в Орду, в сущности, под татарской стражей, князь Юрий получил в свое распоряжение войлочную кибитку, стоящую на толстых деревянных колесах, вросших в землю и увитых травой. Из этого явствовало, что кибитки давно не двигались с места. Подобных кибиток окрест было как кочек на болоте, несколько сот, если не больше. И меж ними дымили костры, на которых в котлах варилась немудреная пища степняков.

Это и была столица Золотой Орды, клещом присосавшаяся к русским княжествам, угнетавшая, унижавшая их и, по мере возможности, ссорившая, а иногда и мирившая, разумеется не бескорыстно.

Алчедай разрешил князю Юрию взять с собой помимо наложницы двух слуг — Романца с Иваном. Именно это обстоятельство настораживало князя: «Неужто и впрямь на смерть везут? Ну разрешили б с дюжину хотя бы, а то всего двух. Не иначе, чтоб могилу выкопать и схоронить».

От этих дум кусок в горло не лез несчастному князю, сон не шел. Даже ласки любвеобильной Стюрки не радовали: «Ишь, стерва, ластится, а убьют меня, тут же под Романца полезет, а то и обоих ублажать начнет». Он порой ненавидел эту жаркую, жадную плоть, от которой совсем недавно терял голову и которой не уставал упиваться.

В пути он несколько раз пытался разговорить Алчедая, узнать от него, что ждет его в Орде. Но тот с неизменной ядовитой усмешкой отвечал одно и то же:

— Суд хана, князь.

— И что мне может присудить хан?

— То его воля, князь, что присудит, то так и будет.

— Ну, а что он может присудить все же?

— Что царь пожелает,— ускользал Алчедай ящерицей.

«Вот черт косоглазый,— злился Юрий.— Знает же, бестия, все знает. Не хочет заранее пугать. Боится, как бы не сбежал я. А куда тут сбежишь? Разве что зверю на закусь или разбойникам на потеху».

За время пути Алчедай изрядно потряс казну своего высокого спутника, особенно мягкую, вымозжив¹ несколько собольих «сорочек». А уж рядовые воины-татары откровенно клянчили все, что видели, и сердились, если ничего не перепадало. За любую самую ничтожную услугу тут же требовали плату, не важно чем, хоть пуговицей от кафтана.

— Они ж так нас без порток оставят,— ворчал Романец, пытаясь удержать князя от слишком «щедрых», по его мнению, подарков.

— Эх, Романец, Романец, а нужны ли нам станут портки в Орде? — вздыхал Юрий, намекая на возможный конец свой.

— Не печалься, Юрий Данилович,— утешал слуга.— Авось пронесет. Даст Бог, откупишься, вишь, какие они жадные до дармового. Главное, сейчас не траться на эти рожи.

«А ведь он, пожалуй, прав,— задумывался Юрий,— В Орде надо дарить, дарить, дарить. Хватило бы казны». Из московской скотницы² Юрий забрал с собой более половины серебра. Хотел все выгрести, но Родион Несторович отсоветовал:

— Нельзя всю казну-то в дорогу волочь, Юрий Данилович. А ну налетят разбойники или еще какие злыдни. Отберут. С чем останешься? К чему притечешь? К пустой скитнице?

— Но меня ж татары охраняют, Родион.

— А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.

«А ведь прав боярин,— вынужден был согласиться князь.— Умная голова».

•Вы мозжить — выпрашивать, вымогать.

•Скотница - казна, казнохранилище.

Кибитка, которую отвели им, была довольно просторной — шагов восемь в длину и около пяти в ширину. Стюрка сразу же изладила из какого-то рядна, взятого с повозки, завеску, отгородив большую часть кибитки для себя и князя, высокомерно молвив Романцу с Иванцом:

— Вам здесь,— и указала закуток у входа.

Те и этим были довольны: не на улице, слава Богу.

Едва стали обустраиваться, как на входе явилась рожа с желтыми глазами, бородой и (о, ужас!) с рогами.

— Свят, свят, свят,— испуганно закрестилась Стюрка, приняв его за черта.

— Пшел! — махнул рукой на рожу Романец.

— Бе-е-е,— бекнул козел и мгновенно исчез, как и появился.

— Ой, не к добру это,— простонала Стюрка.— Наполохал, гад, до смерти.

Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него ее забрал князь, он злился не на князя, а на нее, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но все это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.

Алчедай посоветовал им все в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Седла, упряжь — все затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге, задали овса. Однако утром вместо четырех у телеги осталось три коня. Украли с телеги и одно колесо.

— Ну, коня ясно,— возмущался Романец,— но одно колесо-то на что? Почему не все четыре?

Пожаловались пришедшему Алчедаю, тот не возмутился, а посоветовал:

— А вы продайте все.

— Как? — удивился Юрий Данилович.— И коней, и телегу?

— Ага. И коней, и телегу.

— А как же мы?

— У вас есть кибитка теперь. Будет трогаться Орда, купите двадцать быков, запряжете и поедете. Вместе со всеми.

— Но как же без коней?

— Коней надо в табун гнать, а это далеко в степи. А здесь, в городе, вы их не прокормите. Травы нет тут, на овсе разоритесь, да и не укараулите, уведут ведь.

— Но как же? Надо искать воров-то.

— Где? Как? В табунах тысячи голов пасется, там ты сам не найдешь своего коня. И табун ведь не один, десятки. Скажи, в каком искать?

— Ну, а на чем мы домой поедем?

— Домой? — переспросил Алчедай опять с ухмылкой.— Домой еще не скоро, князь.

— Но когда-то ж поедем?

— Не знаю, не знаю, князь. Может, через год, а может, и никогда. Хе-хе-хе.

Хотел спросить Юрий татарина: «А когда к хану?» Но благоразумно умолчал, понимая, что не в его интересах торопить сейчас события.

Чтоб не увели последних коней и остальные колеса, Романец с Иванцом отправились ночевать на телегу. Оставшись в кибитке со Стюркой, Юрий Данилович, от души приласкав ее, размяк, разоткровенничался, почувствовав вдруг в ней единственного человека, по-настоящему преданного ему:

— Стюр, как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал: может, через год, а может, никогда?

— Да не слушай ты его, милый, болтает Бог весть что. Простит тебя хан, вот увидишь, простит,— шептала Стюрка, с искренней нежностью поглаживая голову любимого.— Я буду молиться за тебя.

— Но он же сказал, продать коней и телегу. Это что значит?

— А то, чтоб не покрали. Продадим. А приспеет пора ехать домой, купим. Тут прав косоглазый.

Дня два еще колебались русские — продавать, не продавать,— на что-то надеясь и цепляясь за последнюю отговорку:

— Как продавать телегу без колеса?

И верно, кто ж купит обезноженную телегу? Однако на третий день прибежал ликующий Иванец, прижимая к животу пропавшее колесо.

— Нашел, нашел! — кричал он радостно, словно действительно нашел сокровище.

-Где?

— Татарчата стащили. Бавились им. Палку воткнули и катали.

Дети везде дети.

Романец с Иванцом поставили колесо на место, вбили хорошую чеку и поехали на торжище — базар — продавать коней, а заодно и телегу. Седла не взяли. Пусть лежат в кибитке, есть не просят. Таких потом не купишь.