— Скажи Дюдене, пусть не жгет и Переяславль. А?

— А тебе жалко? Да?

— Понимаешь, я хотел бы сесть на его столе.

— Ишь ты, губа у тебя не дура, Федор. Ты забываешь, что Переяславль — моя дедина, я тут родился и взрос.

— Но у тебя же вон Владимир с Нижним и Городцом. Куда тебе столько? Да и раз ты ныне великий, к тебе и Новгород отойдет. А у меня Ярославль всего. Уступил бы мне Переяславль, Андрей Александрович, все же я тебе во всем помогал, поддерживал. А?

— Ладно, Федор. Надо еще взять его.

— Возьмем, куда он денется.

И действительно, Переяславлю было деться некуда. Он встретил орду без всякого сопротивления и так же, как и Владимир, был разграблен, унижен. Из закромов княжеских выгребли все зерно, имевшееся там, погрузили на сани, отобранные у всего города.

Начинало затяжелевать войско Дюдени, обрастать законной добычей. Впереди ждали его еще двенадцать русских городов, беззащитных, безропотных и тоже не бедных.

Спасение жителей несчастных городов, предназначенных к закланию, было лишь в бегстве. И они разбегались, кто куда мог. Зимой в лесу долго не продержишься, и поэтому люди бежали в другие города, где еще не побывали татары. Однако, услышав, что поганые идут и сюда, бежали дальше уже с местными жителями.

Переяславцы с юрьевцами бежали в Дмитров, а оттуда, уже с дмитровцами, направились в Тверь, но некоторые предпочли Москву. А татары после разорения Дмитрова как раз и пошли на Москву.

Князь Данила Александрович, отправив семью в Тверь, сам поехал навстречу орде и, найдя там брата Андрея, сцепился с ним в перебранке:

— Что ж ты делаешь, сукин сын? Али на тебе креста нет?

— Ты на меня не ори. Когда Дмитрий переступал через крест, что ж ты молчал?

— Дмитрий не пустошил землю. Он старался своими силами. А ты? Ты тащишь поганых на отчину, и они распинают ее, как хотят. Ты настоящий Иуда.

— Данила, заткнись, или я...

— Что «или»? Что «или»? Я плевать хотел на тебя и на твоего Дюденю.

— Ну и доплюешься.

Да, пожалуй, напрасно «плевал» Данила Александрович в старшего брата. Напрасно. После ухода орды пол-Москвы выгорело, и еще неизвестно, кто поджег ее — татары или обиженный Андрей.

Пока горела Москва, Дюденя взял Коломну и двинул свою тьму на запад, на Можайск и Волок. И если какой-то князь или наместник, пробившись к Андрею, спрашивали, за что эта напасть на землю, тот отвечал всякий раз:

— Мы гонимся за Дмитрием.

— Но у нас его нет и не было.

— Значит, он просто вас объехал. Мы знаем, что он бежал на заход.

— Но нельзя сжигать город лишь за то, что где-то рядом проезжал великий князь.

— Ну, ошибка, бывает.

В то время, когда сгорела Коломна и дотлевала разграбленная Москва, пробирался по этим княжествам в свой удел Михаил Ярославич Тверской.

Ногайская пайцза ли помогла ему или случай, но проехал он Коломну и Москву без приключений. Беспокоило одно: неужто и Тверь постигла эта же участь?

Однако родной город предстал перед ним цел и невредим.

— А ты знаешь, Сысой, кажется, приказ Ногая дошел до Дюдени.

— Дай Бог, дай Бог,— ответил Сысой.

Но едва въехали они в улицы Загорского посада, как были окружены толпой, кричавшей радостно:

— Князь! Наш князь!

— Откуда столько народу? — дивился Сысой.

— А ты и не догадываешься?

— Неужто беженцы?

— Они самые.

И действительно, все тверские посады были буквально забиты беженцами. Здесь были и москвичи, и дмитровцы, и кашинцы, и даже юрьевцы. И в самой крепости было народу что в муравейнике.

— М-да,— вздыхал Михаил Ярославич.— Ныне Тверь на Руси что остров спасения.

— Значит, не зря мы к Ногаю ездили.

— Выходит, не зря.

Они въехали в крепость через Владимирские ворота. Кто-то от радости ударил в колокола на Святом Спасе. И здесь народ ликовал, встречая Михаила, словно он привез всем избавление от лиха.

Но более всех радовалась сама княгиня Ксения Юрьевна, встретившая сына на крыльце. Обняла, заплакала, шептала:

— Слава Богу, живой.

— Живой, мама, живой. Как вы тут?

— Сам видишь, пока целы. Бог милует.

Обнялся князь и с кормильцем, явившимся тут же на крыльце.

— Ну, Александр Маркович, как тут управлялся без меня?

— Да помаленьку. Но вот народу много прихлынуло. Не ведаю, как прокормить.

— Не давай бездельничать, сами прокормятся.

— Здесь во дворце и семейство московского князя.

— Данилы Александровича?

— Ну да. И сам он тут же. Эвон старший его сын, Юрий, стоит.

— Уже здоровый балбес.

— Именно, Михаил Ярославич. Ругается по всякому пустяку, требует себе отдельные хоромы. А где ж их взять ныне?

— А что князь Данила?

— А князь говорит, не обращай, мол, на дурака внимания: молодо-зелено.

— Ну, веди нас, Александр Маркович, кажи теперь наше место. Поди, все забито?

— Нет, твоя горница не занята, Михаил Ярославич. Я запер ее, чтоб не влез кто силодером, тот же Юрий хотя бы.

Тут Александр Маркович наклонился за спину князя:

— Ты к-куда, косоглазый. Кыш!

— О-о, Александр Маркович, ты уж не гони мальчишку. Его мне Ногай в сыны подарил. Не бойся, Аксай, это мой главный боярин.

И татарчонок проследовал за князем во дворец, как приклеенный к его кафтану.

После обеда, спроворенного тут же, в светлице князя, дворским Назаром, собрались к Михаилу Ярославичу невольные гости его из вятших. Князь Данила с сыновьями Юрием и Иваном, дмитровский наместник, бояре кашинские и даже коломенский старшина, был тут и Сысой с Александром Марковичем.

— Ну, что будем делать? — начал разговор князь Михаил.

Все мялись, вздыхали, поглядывая друг на друга. Ясно было, что всех давно мучил этот вопрос: что делать?

— Надо собрать дружины и ударить им в хвост,— неожиданно сказал княжич Юрий.

Столь решительное заявление безусого юноши отчего-то рассмешило Александра Марковича. Да и все заулыбались. Данила Александрович осадил сына:

— Ты б помолчал, Юрий.

— А что, не правда, что ли?

— Правда, да где ж ты ныне наберешь хороший полк?

— А вон народ по всем четырем посадам кишмя кишит.

— Кишат бабы, старики да ребятишки. Ныне вон половина Руси рассеяна, рассыпана. А он, Дюденя-то, раз в десять сильнее всех наших дружин и, сдается, на Новгород путь держит.

— Если б его еще наши не усиливали,— вздохнул дмитровский наместник, явно стесняясь при Даниле упоминать имя его злополучного брата.

— Да, Андрею это зачтется,— сказал князь Данила, вполне поняв намек,— если не на земле, то на небе обязательно. Боюсь, и Новгород не устоит супроть орды.

— Почему? — спросил Михаил,— Он, чай, со своими пригородами сильнее всех наших уделов.

— Да его там свей донимают, Корелу захватили и Ижору вроде. С полуночи свои, а тут еще Дюденя подойдет. А главное, князя у них нет.

— А Дмитрий?

— При таком раскладе Дмитрий вряд ли возьмется. Новгородцы его всегда недолюбливали, он это знает.

— А кого они долюбливали-то? — заметил Михаил,— Невского и то выгнали.

— Трудненько вести полк, который тебе в спину зверем глядит. Чуть что, они от Дюдени его головой откупятся. Нет, Дмитрий не поведет их, не возьмется.

— А посадник если?

— А когда они слушались посадников? Они их как рукавицы меняют. Одно слово — славяне.

Михаил Ярославич взглянул на своего пестуна.

— А ты что молчишь, Александр Маркович?

— А что за Новгород говорить, тут вон с беженцами не разберешься, голова пухнет.

— Что так?

— Ну как же. Теснота. А где теснота да нужда, там и тати голову поднимают. Что ни ночь, то грабежи и убийства. Третьего дни в Заволжском посаде семью ограбили, вырезали. А вчера в Затьмацком избы очистили.

— Что ж там брать-то?

— Вот то-то, что нечего. Воруют съестное: мясо, рыбу, хлеб. В Затверецком посаде с неделю тому человека за калач убили.