— Надо ловить татей и вешать принародно,— сказал Данила Александрович.

— М-да,— вздохнул Михаил,— Их сколько ни вешай, хлеба не прибавится. Надо в Низ зажиточников слать, зазывать хлебных купцов по Волге.

— Пойдут ли они в такую замятию?

— Пойдут. Татары обычно купцов не трогают, а наша нужда для них самая корысть. Пойдут.

Прибыв с семьей в Новгород, Дмитрий Александрович остановился на Городище — всегдашнем поселении князей. Звать никого не хотел из города, они сами явились: посадник, тысяцкий, несколько бояр во главе с шумным Степаном Ду-шиловичем.

— Я звал вас? — спросил сердито князь.

— Потому и пришли, что не звал,— съехидничал Душило-вич,— Слышали, у тебя на хвосте опять татары висят, некий Дюденя, брат хана.

— Ну и что?

— Как что, князь? Вон уже из Волока людишки бегут. Очередь за нами. А для орды Новгород — кусок лакомый, не какие-то там вшивые Москва или Можайск.

— Новгород тоже виноват в этом.

— Новгород? — удивился посадник Андрей,— Чем же мыто провинились? Вы с братом ссоритесь, а Новгород виноват.

— Именно так и есть,— зло сверкнул глазами князь,— Мне присягнули, а тайком Андрею в уши дуть, мол, лучше б ты у нас княжил.

— Так это же не все, отдельные которые.

— Ну, будет спорить,— сказал Душилович.— Надо, князь, решать. Собирать ратных, вооружать и идти навстречу татарам.

— Кому?

— Тебе, конечно, князь, тебе. Тебе, как говорится, сам Бог велел войско снаряжать, исполчать.

— Мне,— не то переспросил, не то подтвердил задумчиво князь.

— Тебе, Дмитрий Александрович, как, бывало, славной памяти отец твой делал, Александр Невский.

— Да, отец исполчал, но против кого, Душилович? Ай забыл? Так я напомню: против свеев подымал Новгород и против немецкого ордена.

— Не все ли равно.

— Не все равно, боярин, не все равно. Отец знал: Орду силой не сломать, с ней перемогаться надо. А свеев с немцами бить можно, и он бил.

— Так ты что, предлагаешь перемогаться с Ордой?

— Ничего я не предлагаю. Потому как у вас есть вече, вот его и спрашивайте. Оно вон против меня как славно вопило.

— Ну, когда это было, Дмитрий Александрович, что уж про старое поминать. А ныне вон — беда у ворот.

— Вот-вот, у вас как беда, так: скорей к нам, князюшка, а как минет, так сразу ему на дверь кажете: ступай вон.

— Беда не только у нас, но и у тебя ж,— напомнил посадник.

— Вот то-то, всей Руси беда.

— Так как? Берешься исполчать нас? — спросил Душилович.— А? Дмитрий Александрович?

— Дайте подумать.

— Сколько?

— Ну, день-два.

— Да ты что, князь? Дюденя вот-вот в ворота постучит.

— Ладно. Завтра скажу.

Бояре уехали в Новгород. Князь призвал к себе Антония.

— Как стемнеет, вели запрягать. Уезжаем.

— Куда, Дмитрий Александрович?

— На кудыкину гору, дурак.

— А-а,— сразу кивнул понимающе Антоний.— На Псков.

Да?

— Да, да, да.

Ему неловко было даже перед самим собой, не то что перед своим боярином, оттого и злился князь. Он, великий князь, уже второй раз вынужден улепетывать под крыло зятя псковского, князя Довмонта. Стыдно. А что делать, ежели Орда его головы желает, охотится за ним, как за волком?

Выезжали уже за полночь, сыпал мелкий снежок. Дмитрий велел привести к нему городищенского дворского, старого Никиту, помнившего еще отца его.

— Никита, как завтра явятся бояре, посадник и кто там еще, передай им от меня, что у Новгорода от татар есть свое оружие. Какое? А пусть вспомнят приход Батыя.

— Князь, но их же тогда почти никого на свете не было.

— Но ты-то был.

— Да я че, тоже сопляком ишо.

— Ничего. Захотят, догадаются.

На первых санях везли княжескую казну, там кроме возчика сидели Антоний с Феофаном. Сам князь с княгиней ехали на вторых, далее следовали с десяток саней с пожитками, продуктами и овсом для коней и около полусотни гридей в полном вооружении. Надо было беречься не столько разбойников, сколь внезапного налета литвы, часто набегавшей на русское пограничье.

Псковский князь Довмонт, литовец, окрещенный на Руси Тимофеем, встретил тестя с искренней теплотой:

— О-о, отец! А мы недавно с Марией тебя вспоминали. Как хорошо, что приехал, она очень волновалась за вас.

— А что, Тимофей, вам уже известно?

— Ну а как же? Сорока на хвосте быстро худые вести разносит.

— Да вот... Прости. Опять приходится у тебя убежища просить.

— О чем ты говоришь, отец, мы всегда тебе рады.

— Я надеюсь, ненадолго, как уйдут татары, так и ворочусь в Переяславль.

— Да живи хоть целый год. А где Иван?

— Иван с женой к тестю убежал в Ростов. Да боюсь, Дюденя и там побывал.

— Про Ростов не знаю, а вот в Угличе татары вроде были. Только Тверь, говорят, обошли.

— Видать, князь Михайла в рубашке родился. Но, я мню, дальше Новгорода Дюденя не пойдет.

— Пусть приходит. Я в Пскове такие каменные стены построил, что никакие пороки¹ не возьмут. А на осаду он вряд ли решится.

— Да, тем более зимой. Травы-то нет, коней кормить нечем. Да, я думаю, его новгородцы назад поворотят.

■Пороки — стенобитные орудия.

— Думаешь, откупятся?

— Конечно. Им это не впервой, денег у них до черта. Уж я-то знаю.

Не обнаружив на следующий день на Городище великого князя и выслушав от дворского лишь прощальный привет беглеца, взволновались вятшие люди Новгорода.

— Вот так князь! Вот так защитничек! Когда ж сие было на Руси, чтоб князь от рати бегал.

— А я сразу догадался, как он про отца-то сказал, мол, на татар Невский меч не подымал. Эге, думаю, и ты туда же.

— Тут думать поздно. Надо вече созывать. Оно должно приговорить.

Ударили в вечевой колокол, сбежались новгородцы на площадь, окружили степень. Посовещались бояре, решили не выпускать посадника с речью, не ровен час, накатит на ми-зинных обвинить его в нежелании драться с татарами, чего доброго, и на поток приговорят. А до того ли ныне? На степень поднялся Степан Душилович.

— Господа новгородцы,— обратился он зычно к народу,— не сегодня завтра к городу подступит орда, она уже взяла и разрушила на Суздалыцине четырнадцать городов. Никто не смог противостоять поганым. На боярском совете посоветовались мы и решили спросить совета у вас: как быть?

Хитер был Душилович, на боярском совете решено было откупиться от орды, но попробуй скажи такое со степени. Людишки мизинные, привыкшие все делать вперекор вятшим, обязательно что-нибудь вытворят. Вроде: «Ну и откупайтесь, раз у вас денег куры не клюют», альбо: «Вы у власти, вы у сласти, наше дело сторона».

Общее вече против шерсти чесать себе дороже станет. По шерстке, по шерстке дураков надо. А для того, чтоб завопили желаемое, подговорить нескольких кричать из толпы нужное. Ныне уговорили Ретишку с Данилой Писарем вопить: «Откупаться!»

Но едва Душилович испросил совета: как быть, как тут же кто-то горластый опередил подговоренных:

— А где князь?

И мизинные, словно с цепи сорвались, заревели в сто глоток:

— Князя! Князя давай!

Вятшие не ожидали такого поворота, не уговорились. Степану Душиловичу надо было самому на ходу придумывать увертку. Едва утихла толпа, он хлопнул себя по ляжкам:

— Я вам его рожу, че ли? Нет князя. Все они ныне в ималки¹ бавятся.

Эта вольность, над которой кто-то даже гыгыкнул в толпе, дала вымолчку и возможность прорезаться подговоренным:

— Откупаться надо-о-о!

И «стадо» мизинное дружно подхватило нужное:

— Откупаться-а-а!

— Ну что ж,— молвил смиренно Душилович,— Глас народа — Божий глас. Давайте приговорим, с кого сколько собирать на откуп.

И пошло-поехало:

— По двадцать с вятших!

— С мизинных по ногате!

— А где он возьмет?

— Пусть уворует, всем так всем.

— А с убогих?