Однако недовольно закряхтели новгородцы, и Степан Душилович молвил обиженно:

— Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерешь эвон какой, а москвичей прощаешь.

— Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за калиту не ухватишь да не тряхнешь ее, он и не поймет своей вины.

Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».

Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».

Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.

Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.

— Я сейчас...— И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо.— Ну что там? — спросил Сысоя.

— Вон Аксайка прискакал,— кивнул Сысой,— Беда дома.

Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.

— Ой, беда, князь! Шибкая беда!

— Говори, черт!

— Княгиня померла, князь.

Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:

— Не твоя, не твоя, Юрий.

— Пленная?

— Да, да, да.

Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всем виноват:

— С чего вдруг? С чего померла? Ну?

— Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.

— Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!

И, спотыкаясь, пошел к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проеме, прохрипел:

— Княгиня Агафья померла.

И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.

Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить ее? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привезший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.

— А може, она от болезни, Ярославич? — гадал Сысой.

— От какой еще болезни?

— Ну, как у нас тогда на Цне.

— Если б от той язвы, сейчас бы половина дворни заболела б. Ах, зачем я не отдал ее Кавгадыю, ведь он же просил ее.

— Кабы знать, где упадешь, соломки б подстелил,— сочувствовал Сысой.— А теперь Юрий Данилович взъярится.

— Что Юрий? Вот хан взовьется,— чай, она сестра его.

Вместе с мужем переживала Анна Дмитриевна:

— Я пред тем была у нее. Хорошо так поговорили. Утешила бедную, что все образуется, что скоро отпустишь ее.

— Она-то хоть что-нибудь говорила?

— Говорила. Вспоминала свою Орду, мать.

— А мужа?

— Про мужа молчала. А я и не спрашивала. Зачем травить молодую женщину?

Впервые в жизни Михаил Ярославич не знал, что делать, как поступать дальше? Дворский велел сделать фоб покойной и, положив в него умершую, приказал унести и поставить на ледник: «Москва запросит, отправим».

Однако Москва молчала. Александр Маркович предложил:

— Давай-ка, Ярославич, съезжу я по-стариковски. Объясню Юрию Даниловичу, что мы в сем ни сном ни духом.

— Не поверит он.

— Ведомо, не поверит. Возьму с собой Бориса Даниловича. Вдвоем неужто не убедим? И о мире словцо закину.

Не хотелось Михаилу Ярославичу отпускать своего старого пестуна, но надо ж было что-то делать.

Юрий Данилович встретил тверского посланца не очень приветливо, даже, кажется, возвращению брата не обрадовался.

— Юрий Данилович, мы все скорбим по твоей жене. Но что делать? Бог каждому свой срок отмеряет.

— Если бы Бог,— процедил князь.

— Зря ты так, Юрий Данилович, худое про нас думаешь. Зря. Великий князь Михаил Ярославич мира ищет с тобой, неужто он бы взял на себя такой страшный грех?

— А ты слышал, старик, библейскую заповедь?

— Какую?

— Око за око, зуб за зуб.

— А при чем здесь она?

— Как при чем? Вы мою жену уморили? Уморили.

— Не умаривали мы ее, князь.

— Ага, она сама уморилась,— скривил в злой усмешке губы Юрий,— Раз она была у вас, значит, это ваших рук дело. И никто меня не переубедит в обратном.

— Бог с тобой, Юрий Данилович,— вздохнул старик.— Ты ныне ослеплен горем, и мы вельми сострадаем тебе.

— Плевал я на ваше сострадание,— сверкнул недобро очами князь.— Я плачу той же платой.

И, круто повернувшись, вышел из горницы, оставив тверского посла одного. У крыльца увидел милостника своего, кивком подозвал к себе:

— Романец, наверху у меня тверской посланец. Иди и прикончи хрыча. И вели всем им вместе с трупом убираться со двора, пока я их не проводил следом.

И князь отправился в клеть к своей наложнице. Стюрка встретила господина ласково, с искренним участием.

— Ну что они?

— Мира просят, сволочи. Убили княгиню, а теперь с бесстыжими очами давай, мол, мириться.

— Нехорошо, нехорошо,— поддакнула Стюрка.— Но ты не рви сердце, милый. Бог их за это накажет, он так не оставит.

— Я уж наказал,— усмехнулся неожиданно Юрий.

И Стюрка, еще не поняв, что имел в виду князь, поддакнула:

— Ну и правильно сделал, милый.

А меж тем Романец, зарезав тверского посла, вышел на крыльцо и, отирая ветошкой нож, весело крикнул:

— Эй вы, сволочь тверская, идите заберите вашего посла и метитесь прочь, пока я вам карачун не сделал.

Вечером, явившись к Юрию Даниловичу, Кавгадый, узнав о случившемся, покачал укоризненно головой, поцокал языком.

— Ой, что ж мне с вами делать, однако? На то ль меня хан посылал, чтоб вы кровенили друг дружку?

— Я отомстил свою жену, Кавгадый, и, между прочим, сестру хана. Погоди, как бы Узбек не повелел и Михаилу тож створить.

— Это будет зависеть от нас с тобой, Юрий Данилович,— сказал вкрадчиво татарин.

— Как от нас?

— Как мы обскажем хану. Надо, чтоб мы говорили одно и то же.

— Ну что ж, ты, пожалуй, прав,— согласился Юрий.— Наперво, мы говорим, что Михаил сам напал на нас. Так?

— Так,— кивнул согласно Кавгадый.

— Напал неожиданно, исподтишка, потому и разбил нас.

— Так.

— И пленил Агафью, а в плену уморил.

— И еще, Юрий Данилович, обязательно сказать надо, что я просил у него освободить ее. Я действительно просил.

— А он?

— А он сказал: только, мол, мужу отдам.

Обговорили все, вплоть до того, кто, что и где сказал.

Под конец решили, чтоб Михаил не опередил их, немедленно выезжать в Орду. Первым Кавгадыю, а за ним и Юрию Даниловичу. Именно от них первых хан должен услышать эту горестную историю о гибели его сестры. Двум-то им хан скорее поверит, чем одному Михаилу. Главное, поспеть первыми.

Хан, выслушав князя Юрия, долго молчал, прикрыв глаза, потом сказал с горечью:

— Какой же ты мужчина, если не смог уберечь жену? Одной жены не смог уберечь.

— Но он налетел так внезапно, как снег на голову.

— Значит, хороший воин князь Михаил. А вы оба вороны.

Узбек с неудовольствием взглянул на Кавгадыя.

— А тебя я для чего посылал?

— Но я уговаривал его, повелитель.

— Кого уговаривал?

— Князя Михаила. Но он не послушал и напал на нас.

— Значит, и ты там был?