— Ничего. Возьмем Тверь, обогреемся.

В шатер к Юрию Даниловичу были собраны все командиры — тысяцкие и даже некоторые сотские — для выработки согласованных действий.

Романец притащил откуда-то трехсвечный шандал, возжег свечи, чтоб было посветлее, и установил его на шаткий походный столик.

— Ну вот,— начал князь, обведя удовлетворенным взором присутствующих.— Мы все в сборе, завтра выступаем на Тверь. Пойдем мы таким порядком...

Увы, каким порядком они пойдут на Тверь, князь сказать не успел. В этот миг в шатер влетел Иванец с выпученными глазами и заорал:

— Тверцы-ы-ы!

— Чего орешь? Какие тверцы? Где?

— Они из-за леса налетели.

— Там же татары...

Все кинулись к выходу столь густо, что сорвали в дверях полог.

Тверской полк действительно налетел со стороны татар. Налетел неожиданно, когда доваривался в котлах ужин. Кавгадый, не желавший ничьей победы, увидел полк, во много превосходивший его отряд, принял, на его взгляд, самое верное решение: приказал санчакбеям¹ бросить стяги и бежать. И сам поскакал впереди отряда, уводя его в сторону от поля предстоящей сечи. Татарские кони были резвы, тверским конникам удалось срубить у котлов лишь несколько замешкавшихся татар, за остальными лишь взвился белой пылью снежок. Однако нескольких удалось захватить в плен.

Столь стремительное бегство татар вдохновило конников великого князя, и на московско-новгородский полк они вымчались из-за леса, уверенные в собственном успехе.

Нет ничего губительнее нападения врасплох на лагерь, не то что не изготовившийся к бою, но давно уже забывший, зачем он здесь. Именно долгое стояние москвичей на одном месте и их уверенность в грядущей победе с такими союзниками, как татары и славяне, сослужило им худую службу. Они не сомневались, что тверичане ждут их за стенами крепости, а те свалились как снег на голову.

Прежде чем москвичи успели опамятоваться и взяться наконец за оружие, они потеряли едва ли не половину ратников. Князь пытался повернуть свой полк навстречу врагу, действуя более плеткой и глоткой.

— Куда-а, сволочи?! Куда? — орал он, нахлестывая людей направо-налево.— В копья! Где копья, гады?!

Но увы, копья у многих были прилажены в шатрах вместо стоек, там же на потниках лежали мечи, где воины почивали ночью.

Лишь новгородцы, только что прибывшие и не успевшие распоясаться, отчаянно сопротивлялись, хоть как-то сдерживая натиск тверичан, этим давая возможность москвичам спасаться бегством. Они горохом сыпались с крутого берега к реке и убегали по льду на другую сторону.

Очень скоро Юрий Данилович оказался во главе новгородской дружины и уже махал не плеткой — мечом, отбиваясь от наседавших на него тверичан. И вдруг сквозь крики, ске-панье мечей, ржанье обезумевших коней до него донесся чей-то крик:

— Князя живьем, живьем берите!

■Санчагбей — знаменосец.

«Это ж про меня,— мелькнула мысль где-то на краю сознания.— Только этого не хватало». Юрий видел, как грузно съехал с седла посадник и упал под ноги коня, как проткнули копьем сотского, пленение его самого не казалось простой угрозой. И тут рядом с князем выскочил на своем Рыжке Романец, крикнул:

— Данилыч, уходим берегом.

И новгородская дружина, теряя бойцов, пошла на прорыв. И пробилась, истаяв едва ли не вполовину. Пробилась во главе с князем.

Михаил Ярославич не велел их преследовать:

— Пусть уходят. К чему нам лишняя кровь... И тут делов хватит.

На поле только что отзвеневшей сечи действительно «делов» было достаточно. Подобрать раненых, пленить уцелевших, собрать оружие, коней, предать земле павших.

К изумлению великого князя, среди пленных оказалась жена Юрия Даниловича и брат Борис. Зная, кто она, Михаил Ярославич приветствовал ее поклоном:

— Здравствуй, княгиня. Надеюсь, тебя не ранили?

— Нет,— отвечала сухо Агафья, оглядывая князя недобрым взглядом.

— И ты, Борис,— с укоризной встретил молодого князя Михаил,— забыл мою хлеб-соль. Нехорошо.

— И я,— вздохнул Борис Данилович и покраснел.

Победа Твери над Москвой была полная и безоговорочная. В руках Михаила Ярославича помимо рядовых воинов оказалась княгиня московская и юный князь.

— Теперь у тебя есть за что покупать мир у Москвы,— радовался Александр Маркович.

— Пожалуй, ты прав,— согласился князь.— С княгиней вот закавыка. Она ведь сестра хана. Не озлился бы Узбек.

— А ты предложь ей жилье на выбор. Не станешь же ее в поруб прятать?

— Тычго ? Княгиню-то?

Агафье было предложено: «Где желала бы жить — во дворце или в отдельной клети?»

— В Москве, — отвечала княгиня.

— Ну, Москва от тебя не уйдет,— усмехнулся Михаил, вполне оценив горькую шутку пленницы.— А ныне, раз попала ко мне в гости, выбирай: дворец или клеть?

— Клеть,— процедила сердито Агафья,— Никого видеть не хочу.

— Ну и правильно. Там спокойней.

Для знатной пленницы освободили одну из теплых клетей и поселили там. Сторожу было наказано выпускать ее лишь до ветру, никого к ней, кроме поварих, не пускать, но и Боже сохрани обидеть чем.

— Называй ее только княгиней. Понял? — наказывал князь сторожу.— И чтоб был уважителен.

С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:

— За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утек.

— Не утечет, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечет.

Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жернов, отрабатывай хлеб».

Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:

— О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.

Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:

— Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.

— Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всем. Не сообщай хану об этом.

— О чем?

— Ну об этой драке.

— Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?

— Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.

— Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.

— И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.

— Ладно,— пожал плечами Михаил Ярославич.— Я не стану говорить, если сам хан не спросит.

— Вот спасибо, вот спасибо,— обрадовался татарин,— Век не забуду твоей услуги, князь.

На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:

— Давай я увезу ему жену-то. А?

— Нет,— твердо ответил Михаил,— Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.

— И правильно,— легко согласился посол,— чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.

Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:

— За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.