— Проси, сынок, что ты хотел бы получить от меня?

— Я бы очень хотел, великий хан, чтоб Золотая Орда не насылала на нас салтанов с войском. Иначе после их налета у нас не с кого будет собирать дань тебе.

— Ты прав, сынок, прав. Я пошлю к Тохте гонца и не велю насылать на тебя войско. Проси еще, Михаил, что ты хотел бы получить от меня лично тебе в подарок? Что?

— Только ярлык, великий хан.

— Ну, ярлык на княжество — это само собой, это не подарок — это закрепление законного права. А вот подарок...

— Спасибо, великий хан, то, что ты остановишь Тохту,— это и есть для меня подарок.

— Нет, нет, сынок,— засмеялся Ногай,— Подарок тебе будет другой.

Ногай хлопнул в ладони, приказал:

— Приведите мне Аксая.

Вскоре в шатер втолкнули черномазого мальчишку. Он упал на колени, а потом распростерся ниц перед ханом.

— Вот, Михаил, его отец и брат погибли в моем походе на Польшу, мать умерла. Я не хочу, чтобы сынишка моих воинов стал нищим, или разбойником, или чьим-то рабом. Возьми его к себе. Аксай, встань,— приказал хан мальчишке,— Вот тебе вместо отца русский князь, мой друг. Если на него кинется волк, ты перегрызешь горло волку, если нападет тур, то ты первым должен оказаться на рогах его, а не твой названый отец. Ты понял?

— Да,— кивнул мальчишка.

— Если он прикажет тебе прыгнуть в огонь, ты прыгнешь не раздумывая.

-Да.

— Ну вот,— обратился хан к Михаилу.— Я мог бы подарить саблю, сынок, но все это у тебя есть. Я дарю тебе то, чего у тебя нет,— татарчонка, который будет тебе преданнее сабли и даже собаки.

— Спасибо, великий хан,— поклонился Михаил, не подавая виду, что обескуражен таким «подарком».

Но Сысою «подарок» понравился, и он тут же приказал мальчишке насобирать дров и разложить костер.

— Ну что? Как? Хорошо принял? — спрашивал он у Михаила.

— Куда уж лучше, ь отцы набился: сынок да сынок.

— Ну и хорошо.

— Но я все-таки князь.

— А что с Тохтой он решил?

— Пошлет к нему гонца с приказом не слать войско на Русь.

— Вот и прекрасно, Михаил Ярославич. Чего ж нам еще надо?

— Я боюсь, опоздает гонец-то. Слишком долго мы ехали сюда.

— Да, далековато Ногай забрался, далековато. А домой когда потечем?

— Я думаю, не раньше, чем гонец от Тохты воротится.

-Ну что ж, поживем поганским обычаем, от хана вон баранов пригнали. Я велел двух заколоть. Сварим сурпу, похлебаем. Верно, поганска душа? — хлопнул Сысой по спине подвернувшегося татарчонка.

— Верна-а,— согласился тот, глядя на князя, будто от него слова ожидая. И Михаил догадался, спросил:

— Почему тебя Аксаем назвали?

— Я родился у белой воды, там у гор шибко быстро вода бежит, о камни бьется, белой становится. И меня назвали Аксу — это значит «белая вода», а потом Аксаем, так и пошло.

— Ну, ты доволен, что у меня оказался?

— О да, да, ата, я очень доволен,— разулыбался татарчонок.

И у Михаила не хватило духу оговорить мальчишку: что он ему не «ата», то есть по-татарски «отец», а князь.

«А, ладно. Меня Ногай «усыновил», я этого мальчишку, пусть зовет как хочет».

— Ну что ж, Аксай, вари мясо. Умеешь?

— Я все умею, ата, я все могу,— засуетился татарчонок.— Ты отдыхай, ата, я все сделаю.

И действительно, он натаскал в котел воды, разжег под ним огонь и в кипящую воду побросал мясо. Потом сбегал куда-то и притащил бурдюк¹ с кумысом.

— Ата хочет пить. Надо пить кобылье молоко, ата будет здоров от него.

— Кажется, мальчишка хлеб даром есть не будет,— заметил Сысой.

— Ты б умыл его, Сыс, а то от такого повара кусок в горло не полезет.

Татарчонок долго не мог взять в толк, зачем этот «Сыс» заставил его плескать в лицо водой холодной и смывать грязь.

— Какой грязь? Какой грязь? Это мой кожа.

— Твой кожа ты увидишь, когда мы на Русь воротимся и я тебя в бане отскребу. А сейчас сдирай грязь, ата велел.

«Ату» он ослушаться не мог и отчаянно тер руки и лицо водой с песком, то и дело спрашивая Сысоя:

— Так хорошо?

— Плохо. Три еще, поганска душа.

И лишь когда едва не до крови натер он лицо, Сысой сказал:

— Довольно.

Приведя его к своей кибитке, сказал князю:

— Черного кобеля не отмоешь добела.

— Но все ж таки почище стал, даже вроде щеки порозовели.

Аксай выбрал куски мяса из котла, сложил на большую деревянную плошку, принес в кибитку, поставил на кошму перед князем.

'Бурдюк — емкость из козьей шкуры для жидкостей.

— Кушай, ата, шибко сладкий мясо.

Сам сел в стороне, свернув под себя ноги калачиком.

— А ты чего не садишься? — спросил Михаил.

— Кусай, ата, кусай. Чего не кусай, мне бросай, я кусай.

— Ты не пес, Аксай, садись ближе.

— Спасибо, ата.— Татарчонок подполз ближе, но все равно остался за спиной князя. Едва проглотив первый кусок, Сысой вскричал:

— Ах ты, поганска душа! Почему не посолил?

— Туз ёк,— вытаращил испуганно глаза Аксай.

— Надо было у меня попросить, балда!

Сысой полез в мешок, достал горсть соли, насыпал возле мяса, часть протянул Аксаю.

— Возьми, поганска душа, посоли хоть сурпу в котле.— Высыпал ему в ладонь.— Да размешать не забудь.

Аксай убежал из кибитки к котлу солить сурпу.

— Приедем домой, окрестим парня,— сказал Михаил.— А ты, Сыс, будешь крестным у него.

— А почему я?

— Потому как по имени не зовешь, все поганска душа да поганска душа. Он же не виноват, что не христианином родился.

— Ладно. Окрещу,— согласился Сысой, макая кусок мяса в горку крупной соли.

Так прожили они около двух недель, когда Михаила Ярославича позвали опять к Ногаю. Хан был серьезен, на поклоны князя едва кивнул.

— Ну что, Михаил, ничем не могу тебя обрадовать. Золотоордынский темник Дюденя уже давно на Руси.

— Эх,— нахмурился Михаил,— беда нам, великий хан. Горе от этого и туга великая.

— Ничего, сынок, вернуть Дюденю я не могу, да и поздно уж, но я велел Тохте послать приказ Дюдене: Тверь не трогать. Может, это утешит тебя?

На лице Ногая Михаил увидел искреннее сочувствие и был тронут. Ответил, приложив руку к сердцу:

— Спасибо, великий хан. Век этого не забуду.

— Езжай, сынок, домой. Вот тебе ярлык, вот золотая пай-цза²⁸, с ней никто из татар не посмеет обидеть тебя. А если кто из русских князей тронет, тот будет моим врагом. Езжай.

Князь ростовский Дмитрий Борисович со своим братом Константином и епископом Тарасием уже на следующий день выехали домой в сопровождении своих гридей. Они правили на Владимир, дабы предупредить о грядущей беде. Они спешили, насколько позволял бег коней. В одном из ямов¹ им удалось обменять их на свежих, хорошо приплатив старшине.

Во Владимире, в княжьем дворце, Дмитрий Борисович нашел лишь наместника.

— Где великий князь?

— В Переяславле, где ж ему быть.

— Вот что, друже, принимай какие хошь меры, на Русь идет орда.

— Как? — побледнел наместник.— Зачем?

— Ну зачем татары ходят? Сам знаешь! Ратиться с ними ты не сможешь, конечно.

— С кем? У меня гридей — три калеки. Вся дружина у великого князя.

— Предупреди людей, пусть хоронятся, где могут. Что ценное — в землю закопайте. Вели нам коней поменять, поскачем в Переяславль, надо предупредить великого князя. Да поскорей, пожалуйста. Нам каждый час дорог.

Пока меняли коней, Дмитрий Борисович отыскал епископа Якова.

— Святый отче, сюда идет орда Дюденева, прячь все, что есть ценное в храмах.

— Зачем, князь? Разве ты не знаешь, что еще с Батыя церковь и иереи оставлены в покое, мы даже от дани освобождены.

— Ну, гляди, святой отец, я тебя предупредил. От дани вы освобождены, я знаю, но кто ныне церковь от разбоя заслонит?

— Даст Бог, обойдется. Как ты сказал, кто ведет орду?