— Ложись, Ярославич. Ну, как голова?

— Болит весь день. Мочи нет.

— Ну, это наволновался с детьми. Пройдет.

— Дай-то Бог.

Только они улеглись, зашебуршала на печи старуха, спустилась на пол и прямо босая вышла на улицу.

— Приспичило бабке,— проворчал Сысой.

Однако старуха вскоре воротилась, неся в руках полено. Подошла к князю.

— Давай-кось, сынок, положим тебе под голова.

— Что, бабушка?

— Вот полешко осиново. К утру головушка и выздоровеет.

— Неужто пособит?

— Обязательно, сынок. Головна-то боль осинового духу боится. Давай положим.

Михаил Ярославич поднялся, сел. Бабка положила полешко в изголовье, прикрыла дерюжкой, молвила ласково:

— Лягай, сынок, лягай. Почивай.

Князь лег, бабка перекрестила его, пошептала какую-то молитовку, поплелась к печи. Кряхтя, забралась на нее. Притихла там.

На полене, ощущаемом через дерюжку, не засыпалось, но усталость, накопившаяся за день, быстро сморила князя. Утром, проснувшись, он действительно не ощутил боли. Даже повеселел.

— Сысой, гля. А ведь права бабка. Выздоровел. Ты вели-ка в телегу кинуть осиновых полешек с полдюжины. Пригодятся, глядишь.

Он подошел к печке, где, скрючившись в комочек, лежала босая старуха.

— Ну, спасибо, баушка. Вылечила. Чем наградить-то тебя?

— Не за што, сынок. Полегчало, и слава Богу.

Князь сунул руку в калиту, вынул гривну, положил перед лицом старухи.

— Вот, купи себе, что захочешь.

— Какой из меня покупник, сыночек. Да и де покупать-то? Ежели б из одежи че. Мерзну все, кровь-то остыла уж.

— Сысой, принеси какой-нито кожушок и что там на ноги потеплее.

Сысой ушел и воротился с овчинной шубейкой и чунями, тоже шитыми из овчины. Накинул кожушок на старуху. В выцветших глазах бабки заблестели слезинки. Лепетала растроганно:

— Ой, Хосподи, за что мне счастье-то такое? Дай вам Бог здоровья, сыночки, и пути доброго.

— Спасибо, бабушка.

И в это утро хорошее настроение было у Михаила Ярославича. Голова не болела, а в памяти нет-нет да всплывала осчастливленная старуха. Думалось: «Как мало ей надо для счастья, кожушок и чуни. А нам? А мне? Мне-то что надо для счастья?» И не мог ответить на этот вопрос, не знал, в чем же заключено счастье для него. Что его могло обрадовать так, как эту несчастную старуху? И чтобы уж не думалось об этом, решил: «Оправдание перед ханом. Вот что станет моим счастьем». А что за этим? За этим жизнь. Наверно, это и есть счастье — жизнь. Но об этом догадываешься, увы, слишком поздно. На краю пропасти.

Узбек обвел сердитым взглядом приближенных советников — князей, темников, нашел среди них двоюродного брата своего, окликнул:

— Чолхан.

— Я слушаю, повелитель,— отозвался тот, привставая.

— Вот уже более месяца живет в Орде князь Михаил, ожидая моего решения. Слишком много наговорили на него Юрий и Кавгадый. Так много, что я начинаю сомневаться в его вине. Кавгадый плел, что Михаил собирается бежать к немцам, что он никогда ко мне не приедет. Михаил приехал и живет у нас. Не значит ли это, что он ни в чем не виноват? Вот ты, Чолхан, возглавишь суд, который и должен решить, виновен князь Михаил или невиновен. Если виновен, я велю казнить его, если не виновен — верну ему мои милости. Ты понял?

— Понял, повелитель.

— Поскольку один человек может ошибиться, я назначаю к тебе судей-помощников Казанчия и Сабанчия, и от вашего суда я буду ждать единогласного решения. Слышишь? Единогласного. Если кто-то из вас троих будет не согласен с решением, я его не признаю законным.

— Я понял, высокий брат мой.

Кавгадый, узнав о назначении судей, бросился к Юрию Даниловичу.

— Хан назначил суд над Михаилом. Нам очень важно засудить его, иначе нам самим не поздоровится.

— Что ж твой Сарык, разиня, прохлопал его в дороге?

— Он ждал его по-над Волгой, а Михаил ехал Доном.

— Может, попробовать его здесь убить?

— Что ты, что ты, Юрий. Подозрение сразу на нас падет. Узбек и так уж сердится на меня за то, что я говорил, что Михаил никогда не приедет. А он явился.

— А судьи-то кто?

— Главный судья, Чолхан,— сродник Узбека, спесив очень. А два других, Казанчий и Сабачий, мои хорошие знакомые. С этими я договорюсь. Эти будут на нашей стороне. А Чолхану надо хороший подарок послать. У тебя есть что?

— Найдется.

— Вот и поклонись подарком. Хорошо бы лис связку послать. Он лис любит. Но главное, нам надо налегать на смерть твоей жены, отравил ее Михаил, и все. Для Чолхана это обвинение очень важно, она ему сродной сестрой доводилась. Ты — муж Колчаки, ты особенно на это налегай, что-де погубил он твою семью, разбил твое счастье. Скажи, что она уже беременна была.

— Но она не была беременна.

— Кто сейчас проверит? Говори, была, что погубил Михаил твоего наследника. Этого, мол, я никогда не прощу.

Суд начался в отдельной кибитке, у входа в которую были разложены два костра. Меж ними предстояло пройти не только судьям, но и свидетелям и подсудимому. Огонь должен был очистить входящих от дурных мыслей и намерений.

Вокруг кибитки стояли оружные воины, дабы никто и ничто не могло помешать справедливому суду.

Судьи уселись на кошме у дальней стенки кибитки. Слева сели Юрий и Кавгадый, направо, лицом к ним, был посажен подсудимый князь Михаил.

— Князь Михаил,— начал медленно и важно Чолхан,— на тебя пожаловался твой младший брат Юрий, что ты без всякой причины ходил на него ратью, захватил в плен его жену — нашу сестру Кончаку и отравил ее. Что ты скажешь в свое оправдание?

— То, что Юрий первый пошел на меня ратью, и не один, а поднял против меня Новгород. Я вынужден был напасть на него. Он, убегая, бросил и брата своего младшего, и жену. Княгиня Агафья содержалась у меня в чести, в отдельной хоромине, кормилась с моего стола. И никто ее не травил, она умерла своей смертью.

— Чолхан, позволь мне спросить подсудимого,— сказал Кавгадый, поднимая руку.

— Спрашивай,— разрешил Чолхан.

— Князь Михаил, а почему ты не отдал мне княгиню, когда я просил ее у тебя?

— Я хотел отдать ее мужу, князю Юрию.

— А может, ты уже задумал тогда отравить ее?

— Повторяю, у меня этого и в мыслях не было.

— Кто может проникнуть в мысли человека,— вздохнул Кавгадый,— Но княгиня Агафья была отравлена. Перед смертью ее сильно рвало едва ли не с кровью.

— Я не видел, она умерла без меня.

— А я знаю. Нам рассказывал князь Борис, вернувшийся из полона. И потом, ты не отдал тело княгини ее мужу. Почему?

— Он и не просил, и не присылал за ней.

— Чолхан, спроси об этом самого князя Юрия,— посоветовал Кавгадый.

Чолхан посмотрел на Юрия, словно раздумывая, и наконец выдавил:

— Ну?

— Я посылал за телом княгини людей, но Михаил не отдал ее,— сказал Юрий, не моргнув глазом.

— Он врет,— возмутился Михаил,— И тебе не стыдно?

— Князь Михаил,— вмешался Казанчий,— ты наносишь оскорбление свидетелю.

— Но если он врет...

— Мы должны верить ему. Ведь тело княгини так и не было передано ему.

— Я послал к нему старейшего своего боярина послом с предложением мира, а князь Юрий убил его.

— Я мстил за жену,— быстро нашелся Юрий.

— Да, это законное право, мстить за своих родных,— поддержал Юрия Чолхан.

Михаил Ярославич видел, что суд явно берет сторону Юрия, выслушивая внимательно все его обвинения и не давая князю Михаилу до конца оправдаться и в открытую не доверяя его словам. Мало того, и Кавгадый вдруг выдвинул обвинение против великого князя, который перебил у него много татар, а многих пленил.

— Но я же на следующий день воротил тебе их. И даже одарил вас всех.

— Мертвых как воротишь, князь? — оскалившись, ехидно спросил Кавгадый.— Ты ныне пред судом татарским и за убитых татар должен отвечать.

— А не ты ли, Кавгадый, просил меня тогда не говорить хану о том, что и ты участвовал в драке? Просил. Умолял.