— Ладно. Будет тебе Мотря,— отвечал князь, задыхаясь от страсти.

И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла ее, шепнула радостно:

— Вот и опять мы вместе.

Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря — крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по ее понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сестрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила:

— Давай, Стюра, буду я тебе теткой. Ну какая я тебе сестра с моей-то рожей.

На том и порешили и своим спутникам по несчастью вдалбливали, что они родственницы. Когда их привезли в Киев на Почайн, чтобы везти оттуда водой в Царьград на невольничий рынок, на их счастье, появился там Родион Несторович. Увидел красивую полонянку, предложил за нее хорошую цену, заранее предвкушая обладание ею. Та вдруг разрыдалась:

— Без тети не пойду.

Пришлось Родиону Несторовичу раскошелиться на «тетю», правду сказать, в дальнейшем он ни разу не раскаялся в этом. Мотря оказалась сущим кладом. Обшивала не только его семью, но и даже дворню боярина.

Появившись при дворе князя, Мотря первым делом обшила, нарядила «племянницу». Сделала из нее, как говорила, куколку. Сшила несколько шелковых исподних сорочек, вышив их золотой нитью по оплечью. Длинный летник, надевавшийся поверх сорочки, Мотря украсила по подолу золотой тесьмой и бахромой, а застежки, на которые застегивался летник под самый подбородок, надежно прикрывая грудь, пришила из золота. Кроме этого, изготовила Мотря опашень из алого рытого бархата с серебряными пуговицами снизу доверху. Все изготовила «тетка» своей «племяннице» в какие-то две-три недели. Кика Стюрки на очелье блистала жемчугами и драгоценными камнями.

Увидев ее в блеске всех этих одеяний, Юрий Данилович решительно заявил:

— Все, Стюра, ныне ж садишься со мной за почетный стол. У меня гость.

— Кто, Юрий Данилович?

— Князь ржевский — Федор Александрович.

Вознеслась Стюрка в такую высь, что даже Романец, купивший ее некогда за цену жареного цыпленка, боялся не то что тронуть, а и взглянуть на свою «покупку». Ему недвусмысленно князь пригрозил:

— Позаришься на Стюрку, посажу на кол.

Угроза была столь серьезной, что Романец даже на «тет-ку»-страшилу не желал зариться, хотя та однажды намекала дураку на свое к нему благорасположение. Ну ее к лешему, слишком горячо возле «тетки» с «племянницей». От греха подальше. Довольно с Романца было коровницы, ютившейся в клети на задах коровника.

На почетном застолье Стюрка сидела рядом с князем, сияя своими очельями и ожерельями, все еще не веря, что сие происходит в яви. Слов нет, она была красивой, невольно привлекая к себе внимание князя ржевского. Все эти красноречивые взгляды гостя на Стюрку тешили самолюбие Юрия Даниловича. Весь вид его, казалось, говорил: вот какие у нас есть, да не про вашу честь.

За столом присутствовал и самый ближний боярин князя Родион Несторович, которому не нравилось, что на самом почетном месте сидит его вчерашняя рабыня Стюрка-пирож-ница. Но опытный воин умело скрывал свое неудовольствие, стараясь попросту не замечать Стюрку, не удостаивать ее даже мимолетным взглядом.

Между тем разговор за столом шел серьезный:

— Федор Александрович, о чем я хотел тебя просить,— заговорил после второй чарки князь Юрий,— У меня днями были послы из Новгорода. Зовут меня к себе на стол. Но, сам понимаешь, как мне идти, если там сидит тверской наместник?

— Прогони его, и всего делов,— сказал Федор Александрович.

— Прогнать недолго, Федя. Но, как бы тебе объяснить, послы-то новгородские ко мне приезжали тайно. Понимаешь?

— Понимаю.

— Стало быть, это еще не приговор веча. Мне надо, чтоб меня вече позвало, а еще лучше — архиепископ. Понимаешь? Меня позвать должны, чтоб у Михаила Тверского не было права обвинить меня в захвате стола новгородского.

— Но он, говорят, сейчас в Орде.

— Да, он в Орде. И момент очень удобный, чтобы изгнать его наместника из Новгорода.

— А чем я могу помочь?

— Вот ты и изгонишь его. Приедешь с дружиной, дашь ему по шапке. Соберешь вече, на котором провопят за меня. И проследишь, чтоб звать меня приехали вятшие, самые уважаемые люди, чтоб не прислали за мной какую мелочь пузатую.

— Это я смогу, Юрий Данилович,— согласился князь Федор без малейших колебаний.

Да и как ему было колебаться, когда перед его глазами стояла судьба можайского князя Святослава. Ржевец понимал, что выгодней быть союзником московского князя, уже показавшего свои хищные зубы соседям.

— Я не сомневался в тебе, Федор,— сказал Юрий Данилович удовлетворенно и стал сам наполнять чарку. Наполнил свою и Стюркину, предложил:

— Выпей с нами, дорогая, за успех.

— С удовольствием, Юрий Данилович,— разомкнула наконец алые уста красавица.

Да, наместник великого князя Федор Акинфович перегнул палку в своих стараниях выбить из новгородцев побольше кун для выхода. Может, в благополучные годы это воспринялось бы славянами спокойно, но после двух голодных лет, свалившихся на Русь, а потом и сильнейшего пожара, пустившего по миру тысячи новгородцев, своеволие наместника ударило больно не только по карманам, но и по самолюбию славян.

Зароптали в городе. Сначала вроде бы негромко, но потом все сильней, а вскоре и в открытую закричали на Торге:

— Наместник Михайлов греет руки на чужом горе! Гнать его!

Оно и правда, Федор Акинфович грел руки, грел. Вообразив себя полным хозяином города, он хватал везде, где только можно. Залезал даже в мытные деньги¹, что совсем было нехорошо.

Прав был посадник, ох как прав, утверждая, что Федор своими руками ковал новгородскую замятию против великого князя.

Так что князь ржевский, Федор Александрович, прибыл в Новгород в самый подходящий момент. Явившись на Городище с дружиной, он, оцепив хоромы, вошел к наместнику и, даже не поздоровавшись, спросил:

— Сам уедешь? Или тебе дать пинка под зад?

— Ты кто такой? — побледнев, спросил наместник.

— Я-то князь ржевский. А ты? Ну?

Увы, Федор Акинфович не из князей был. Именно этим потом и оправдывался в Твери, что так поспешно покинул город. В тот же день, к вечеру, выехал бывший наместник на нескольких телегах из Городища в сопровождении дюжины вооруженных слуг. Выбравшись на Селигерскую дорогу, он приказал гнать лошадей, насколько позволяла местность. Опасался погони, которая, по его мнению, должна случиться обязательно, поскольку под задницей наместника в кожаном мешке сытно погрюкивало серебро.

Однако новгородцы не догадались пуститься в погоню за беглецом, поскольку узнали о его отъезде лишь на следующий день (теперь ищи ветра в поле!). Сообщена эта новость была сперва на боярском совете на владычном подворье, и лишь после этого она достигла Торга, где вызвала единогласный отклик: «Скатертью дорога!»

Вятшие не решились сзывать на городское вече голодных славян. Кто знает, что взбредет в эту буйную многоголовую гидру. А ну кинут: «На поток толстопузых!» Нет, нет, лучше

■ Мытные деньги — пошлина за проезд в заставу; за товар. тихо-мирно собрать вятших на владычный двор. И решить. Как решим, так и будет.

На малом вече, как обычно, первым Степан Душилович заговорил:

— Господа бояре, к нам прибыл князь Федор Александрович, избавивший нас от корыстолюбивого тверского наместника. Давайте послушаем, что он скажет.

— Господа новгородцы, прослыша о ваших бедах, встревожился князь московский Юрий Данилович и просил меня помочь вам избавиться от хомута тверского. Вчера я выгнал с Городища наместника Твери.