— Где он? — спросили с дальней лавки.

— Он давно уж чешет по дороге в Тверь.

— Зря, князь, зря,— подал голос Михаил Павшинич.— В поруб его надо было. В поруб.

Павшинича поддержало несколько голосов: «Зря».

— Он, понимаете, все же поставлен великим князем.

— Ну и что? У нас тот князь, кто нам люб.

— Верна, Павшинич, верна-а...

— Захотим — позовем московского Данилыча, и никто нам не указ.

Павшинич не подозревал, какую ниточку князю Федору подкинул. Тот мигом ухватился за нее:

— Конечно, князь Юрий Данилович не чета другим прочим. Добр, смел, великодушен. На брани за спинами не прячется, всегда впереди, на острие удара.

— А что, господа бояре,— неожиданно молвил Лазарь Моисеевич,— не пригласить ли и впрямь князя Юрия? Михаил Ярославич, сколь ни пытался его бить, всегда об него зубы

■ обламывал.

— Надо подумать, господа бояре.

— А что думать? Звать Юрия — и никаких.

Долго спорили: звать — не звать. И все же приговорили: звать.

Тут уж Федор Александрович подсказал:

— Но звать его надо отправлять посланцами самых уважаемых и достойных новгородцев.

— Это ведомо. Чай, не за купцом поедут.

— Ну, а кого пошлем? — спросил Степан Душилович.

— Пусть Павшинич едет, он не из посадников. Золотой пояс тридцать лет уж носит.

— А еще?

— Еще ты езжай, Степан.

— Что вы заладили в кажну дырку меня совать,— неожиданно уперся Степан Душилович,— Степан туда, Степан сюда.

— Так уваженье ж, Душилович.

— Спасибо, братья, за честь, но не могу я. У меня от тряской дороги колики в боку зачинаются. А до Москвы скакать да скакать. Увольте.

Уважили просьбу боярина, чай, тоже золотопоясной, поверили в «колики». Но слукавил Душилович, мигом придумав себе болячку, он нюхом чуял, что затевается великая смута против Твери, и неизвестно еще, чей верх станет. А он лучше уж в тени перебудет.

Вторым послом решили послать Лазаря Моисеевича, у того пояс золотой едва ли не с юности. Он упираться не стал.

— Слушайте, господа бояре, ежели выпустили живым наместника Федьку, знаете, что нам грядет за сим? — спросил Юрий Мишинич.

-Что?

— А Тверь нам в Торжке хлеб перекроет.

— Эт верно,— зашумели на лавках.— Это как пить дать.

— Надо слать дружину туда.

Хлебушек ныне для Новгорода дороже золота. Не столь велик его поток с Волги, а все ж помалу капает. Если еще и этот ручеек Тверь перекроет...

Когда Федор Акинфович явился в Тверь побитым псом и сказал, что в Новгороде великая замятия, что он едва ноги унес, возгорелся праведным гневом Дмитрий Михайлович:

— Все. Иду ратью на Новгород.

С большим трудом отговорил его от этой затеи Александр Маркович, употребив для этого все свое красноречие, приведя ярчайшие примеры невозможности выиграть рать у славян, начав с Ярослава Всеволодовича с его неудачей в липецкой битве и кончив даже самим Батыем.

—...Что ты, Дмитрий Михайлович, сам Батый не захотел с новгородцами связываться. Батый!

Пожалуй, последний довод убедил-таки княжича обождать с ратью. Однако дружину он все же велел собирать и вооружать.

Но где-то через неделю после возвращения Федора прискакал из Новгорода потаенный гонец с грамотой для великого князя.

— Давай. Я за него,—сказал, хмурясь, Дмитрий Михайлович.

— Но мне велено ему лично.

— Он в Орде и поручил мне лично принимать его грамоты,— начал сердиться княжич.— Что, у тебя силой отымать, что ли? • Гонец понял, что все равно отберут, да еще и поколотят, чего доброго, вздохнув, отдал грамоту безусому князю.

Тот сорвал печать, с треском развернул свиток из бересты. Текст был процарапан писалом:

«Михаил Ярославич! Новгородцы сбираются идти ратью на тебя. Берегись. Ведет полк князь Федор Ржевский. Данила Писарь».

— Ага! — вскричал Дмитрий Михайлович почти с торжеством,— А что я говорил?!

И помчался к Александру Марковичу, тут же забыв о новгородском посланце. Гонец Митяй был слугой Данилы Писаря и пустился в столь дальний и опасный путь не очень охотно. Отправляя его с берестой-грамотой, Данила сказал:

— Там тебя наградят.

Мысль о грядущей награде немножко согревала Митяя в пути. Но случилось не так, как ожидалось. Великого князя не оказалось, а сын его, прочтя грамоту, с воплем помчался куда-то, совершенно забыв о нем, Митяе, даже не спросил: ел, не ел?

Гонец так и стоял в опустевшей светелке. Уставший, голодный и расстроенный. Думал с горечью: «Вот тебе награда. Почти неделю, рискуя жизнью, пробирался от Новгорода. И вот — наградили».

Он долго стоял, переминаясь, потом присел у двери на лавку, все еще надеясь, что княжич воротится и распорядится насчет него: «Накормить, наградить и спать уложить».

А спать тоже хотелось. Сказывалась накопившаяся за дорогу усталость. Даже подумывал: не прилечь ли на лавку? Но очень уж хотелось жрать. А какой сон на голодное брюхо?

Наконец в светелку заглянул старик.

— Ты что здесь делаешь, молодец?

— Я? — удивился Митяй.

— Ты.

— Жду вашего князя. Я гонец из Новгорода.

— Ну, ему теперь не до тебя, помчался по посадам полк сбирать. Ты ел хоть?

— Нет.

— Эх,— покачал головой дед.— Идем в поварню.

В поварне, притулившись на краешке стола, новгородец с жадностью уплетал холодную, загустевшую горошницу, запивая квасом. И от горькой обиды на ресницах его взблескивали скупые слезинки.

Дабы иметь на левобережье свои глаза и уши, Дмитрий Михайлович отправил туда около двадцати разведчиков, строго наказав:

— Заметите новгородский полк, немедля сообщите мне. Где он? Куда направляется? И сколь велик?

Лазутчики засекли новгородцев еще на подходе к Торжку и с этого времени ежедневно сообщали в Тверь о их передвижении:

—...Торжок миновали, идут по направлению к Волге.

—...Уклоняются к полудню в сторону Старицы.

— Так,— гадал Дмитрий Михайлович.— Видимо, у Старицы будут переправляться, чтоб идти на нас правым берегом.

— Не пойму,— вздыхал Александр Маркович,— чего они затевают. Почему они не захватили Торжок, а прошли мимо?

Где им было проникнуть в планы князя Федора Александровича, когда он даже тысяцкому ничего не говорил. Но когда приблизились к Волге, приказал ставить шатры, а тысяцкому наконец-то сказал:

— Здесь и будем ждать тверской п элк.

— А почему бы не напасть на них?

— Нам лучше выманить их сюда.

— Почему, князь?

— Потом узнаешь, если сам не догадаешься.

Тысяцкий не стал ломать голову. За поход и успех отвечает князь, вот пусть и мудрит себе. А Федор Александрович, призвав к себе сотских, приказал:

— Ставьте шатры покрепче, обустраивайтесь надолго.

— На сколько?

— Там увидите,— увильнул князь от прямого ответа.

Сотские расходились в недоумении — экую даль отшагали для рати и вдруг встали на месте, да еще велено обустраиваться надолго.

— Что он думает, до зимы здесь отсиживаться?

— Мудрит что-то князь.

— А может, боится?

— Вряд ли. Он не из трусов. Наместника тверского так шуганул, что тот стрелой вымчался с Городища. Тут что-то другое.

— Да. Тут какая-то хитрость.

— Взял бы сказал об этом нам.

— Ага. Сегодня тебе скажет, завтра вся Тверь знать будет.

— Чего мелешь? Я что, переветчик?⁴⁰

— При чем тут ты? Князь правильно делает, что никому не сообщает. Тут не торжище, новостями делиться.

— Братцы, я догадываюсь, чего он задумал.

— Чего?

— Он хочет обмануть лазутчиков тверских. Они донесут, что мы стали крепким лагерем, и тверской князь клюнет на это.

— Ну клюнет, ну и что?

— Как что? Он явится нашей стороной и нападет на лагерь, скажем, ночью.

— Чепуха. Ты думаешь, наши лазутчики не донесут об этом вовремя? Не предупредят?

Сотские спорили, не подозревая, что тверская дружина уже на подходе.