— Ну как зачем? На то князь, чтоб о защите бдеть.

— Ох, не к добру эти бденья. Не к добру. И данщиков еще летом по весям разогнал. Почему?

Вот это и настораживало Михаила Ярославича, за данью-то обычно осенью выезжали. Издревле так повелось. А тут с лета начал.

— Ясно, к рати готовится Юрий,— говорил князь Александру Марковичу.— Но вот на кого?

— Возможно, и на нас,— вздыхал пестун.

— С Данилой-то у нас тишь да гладь была, а с этим мальчишкой хлебнем, чует мое сердце. Он, еще будучи отроком, зубы показывал. Помнишь?

— Да помню я.

— И на съезде глазами посверкивал, когда я говорить начинал. Хоть и молчал, права голоса не имея, но зла не скрывал. Все на роже написано было.

На всякий случай укреплялась Тверь. Младшая дружина так и жила в гриднице, бдела на вежах³⁶ и при воротах. Далеко в сторону Москвы были продвинуты дозоры, дабы заранее предупредить князя, если появится московский полк.

Лишь к осени была готова московская дружина к рати. Но Юрий Данилович не спешил выступать, решил переждать осеннюю слякоть, а уж по снегу и двинуться на санях.

Но дожди кончились, начались морозы, а снега все не было, земля замерзла, окаменела. Иногда чуть-чуть сеяло с неба крупкой, но настоящего белого одеяния земля так и не дождалась. Крупка под солнцем быстро таяла, земля обсыхала и в звездную ясную ночь опять каменела.

— Видно, снега мы ныне не дождемся,— вздыхал Юрий Данилович.— Зря сани готовили.

— Да,— качал головой воевода Федор Александрович.— Озимь ныне вымерзнет. В грядущее лето без хлеба опять будем.

Полк, вооруженный для рати, проедался без пользы. Не дождавшись снега, князь Юрий велел выступать на зимнего Николу, поставив обоз на телеги. Поскольку двинулся полк на заход, было сказано: «Идем под Смоленск». И тут хитрил Юрий Данилович, зная, что весть эта обязательно долетит на сорочьем хвосте до Можайска, успокоит тамошнего князя, усыпит.

Воевода покряхтывал:

— Однако у Смоленска стены крепкие, там многие князья обожглись, взять того же Ростиславича.

— Ничего, ничего,— успокаивал князь,— мы не обожжемся, Федор Александрович.

Спрашивал своего милостника:

— Верно, Романец?

— Верно, князь,— склабился гридин.— От Смоленска только пух и перья полетят.

— Ну вот, а мы из этого пуха подушек наделаем,— шутил Юрий Данилович, подмигивая Романцу.

Тот от княжеского внимания на седьмом небе обретался, хохотал, откидываясь на заднюю луку:

— Ну, ты скажешь, Юрий Данилович. Ха-ха-ха-ха.

Однако когда полк поравнялся с Можайском, от Смоленской дороги до него было не более трех поприщ, князь приказал остановиться и собрал к себе сотских.

— Итак, други, мы у цели.

— Как? Уже? — запереглядывались начальники.

— Да. Сейчас изгоном берем на щит Можайск. Там нас не ждут, тем лучше.

— А Смоленск?

— Смоленск оставим до другого раза. Мирных не трогать, город не жечь. Увижу зажигальника, убью на месте.

— Что уж так строго-то, князь,— усомнился один из сотских.— Раз на щит, значит, и на поток.

— Потому что город будет к московскому уделу присовокуплен, а какой дурак свой двор поджигает?

И Можайск был захвачен столь стремительно и врасплох, что приворотная стража не успела даже сполох ударить. А увидев такую тьму вооруженных воинов, да еще ж и русских, не захотела драться, вполне оправдав себя:

— Чай, не поганые. Свои.

Но «свои» вели себя нисколько не лучше поганых. Где-то, ухватив девку, потащили в сарай сильничать, у кого-то во дворе стали колоть борова, визжавшего на весь город. Кого-то стегали у конюшни плетьми за то, что утаил выпеченный свежий хлеб. А попробуй утаить свежий-то, когда он за поприще чуется голодным воинским носом. И хлеб отберут, и спину в благодарность разрисуют.

Самого князя Святослава Глебовича захватили прямо в опочивальне. Гремя промерзшими сапогами, ввалился туда в сопровождении воеводы и нескольких гридей сам Юрий Данилович. Спросил с издевкой:

— Что, брат, не дали выспаться?

— Кто такие? Какого черта вам надо? — вскричал Святослав, натягивая кафтан.

— Если ты черт, то тебя.

Юрий Данилович только локтем Романца толкнул, тот смекнул, что от него требуется, отчеканил торжественно:

— Князь! Пред тобой Юрий Данилович, князь московский и переяславский.

— А-а, уже взорлил, молодец. Скоро ты на крыло встал,— молвил с плохо скрытой усмешкой Святослав.

— Будешь злоречить, в колодки забью,— бледнея, процедил Юрий.

Святослав Глебович внимательно посмотрел в глаза победителю, подумал: «А ведь забьет, очи-то волчьи». И промолчал.

Из житницы княжеской выгребли все зерно, Юрий не забыл предупреждение воеводы о грядущем неурожае, поэтому и забрал все за себя. Задерживаться долго в Можайске не стал, дабы не возбуждать население против Москвы. А чтобы запомнили его жители как справедливого князя, не чуждого права, велел перед отъездом повесить на Торге одного насильника, во всеуслышание объявив его вины. И отправился назад в Москву, назначив Можайску своего наместника.

И удивительно, можайцам запомнилась именно эта казнь московского насильника. Рассуждали меж собой:

— А князь-то справедлив, ничего не скажешь.

— Говорят, он и зажигать город запретил, смерть зажи-гальнику обещая.

— Хороший князь. Правильный.

И почему-то почти никто не вспомнил Святослава Глебовича, которого как пленного повез за собой в Москву Юрий Данилович.

Унижать достоинство пленного князя Юрий не стал, более того, он ехал верхом на коне рядом с победителем. В пути Святослав поинтересовался:

— Ну и что ж ты собираешься со мной делать, князь?

— Суп из тебя сварю,— усмехнулся князь Юрий.

Романец, ехавший сзади, захихикал. Святослав Глебович оглянулся на молостника, прищурился с презрением. Тот умолк.

Но, видно, князь Юрий не забыл вопроса пленника, где-то часа через два стал отвечать:

— Надо тебе, Святослав Глебович, приискать другой стол.

— Да ты уж приискал мне,— похлопал по луке седла Святослав.

Юрий взглянул вопросительно.

— Вот кощеево седло¹,— пояснил Святослав.

— А-а, ерунда,— отмахнулся Юрий, на этот раз спустив ехидство пленнику.— Я тебе всерьез, а ты зубоскалишь. Где-то на полудне у тебя, кажись, есть родственники?

— Есть.

-Где?

— В Брянске князь Василий.

— Кем он тебе доводится?

— Племянник.

— У-у, нехорошо. Племянник с уделом, а дядя без угла. Нехорошо. Посадим тебя в Брянске, Святослав Глебович. Пойдешь?

— А Можайск?

'Кощеево седло — то есть рабское положение.

— Про Можайск забудь, если сам себе добра хочешь. Я спрашиваю, в Брянск пойдешь?

— А Василий?

— Василия выгоним. Я тебе помогу. А про Можайск больше чтоб не заикался. Это теперь московский удел.

Святослав Глебович вздохнул, но во вздохе этом слышалось согласие, хотя и вынужденное, но согласие. В кощеевом-то седле не шибко поартачишься, согласишься на то, что обещают, да еще спасибо скажешь.

На этот раз не суждено было великому князю Андрею Александровичу добраться живым до своего удела — Городца. Помер в пути из Орды, пережив младшего брата Данилу всего на год с небольшим...

Привезли его в гробу заколоченном бояре Акинф и Давыд — зять последнего. И когда гриди внесли гроб в собор Михаила Архангела и открыли крышку для отпевания, увидели уже почерневшее лицо покойного, и тяжелый дух, исходивший от трупа, распространился по храму. Была середка лета 1304 года, где ж было сохраниться телу?

В этом соборе был отпет князь Андрей и тут же положен в каменном гробу. Успокоился навсегда беспокойный князь, принесший немало горя отчине. Но смерть его ничего хорошего не сулила Русской земле.

Сразу после тризны по умершему собрался отъезжать к другому князю Акинф, молвив на семейном совете: