— А веревки-то? Веревки? — спохватился Павшинич.

Послали кого-то за веревками, долго ходил, воротился с вожжами волосяными, какие и медведю не порвать.

Мишинич с Павшиничем взяли вожжи, места им уступили у самых дверей. К шандалу со свечами посадили Лазаря Моисеевича:

— Как дверь откроет, сразу гаси.

— Знаю.

И опять ожидание. Кто-то уж в углу храпеть начал, убаюканный тишиной.

— Разбудите там, а то не услышим.

— Эй, проспишь Царствие Небесное.

— А? Че? Пришел?

— Ждал, когда ты выспишься.

И впрямь тут послышались шаги за дверью. Все затаились, кажись, и дышать перестали.

Дверь отворилась, Лазарь фукнул на свечи. Мишинич с Павшиничем набросились на вошедшего. Тот не сопротивлялся, лишь забормотал:

— Господи, помилуй!

— Ты кто? — насторожился Павшинич.

— Я-то Давыд,— промямлил пленник.

— Владыка?

— Он самый,— жалобно ответил Давыд.— Что ж вы, ироды, деете?

— Развяжите святого отца,— закричал Душилович.— Ослепли, че ли?

Архиепископа освободили быстро, Павшинич оправдывался:

— А я-то думаю, отчего не ворохается? Прости, владыка, думали, злодей какой.

— Вижу в окне свет, думаю, дай зайду,— говорил жалобно архиепископ.— Открыл дверь, а тут темь египетская. И вы из тьмы как черти. Было-к не помер.

— Прости, владыка, прости,— заговорил ласково Степан Душилович,— Давай я тебя до покоев провожу.

Подхватил владыку под локоток и повел из горницы, беспрерывно что-то говоря утешительное. Увел.

— Ну, вляпались, братцы. Что ему скажем, Давыду-то?

— Завтра все объясним. Вот что сейчас Степка ему в уши дует?

— За Душиловича не боись, он кому хошь зубы заговорит.

— Огонь-то вздувать? Али как?

— Погоди. Кажись, идет кто-то.

Подошел к двери, чуть приоткрыл, молвил негромко:

— Это я, злыдни, Степан.

Вошел, прикрыл за собой дверь.

— Ну как? Будем огонь вздувать? — вдругорядь спросил из темноты Лазарь Моисеевич.

— Некогда,— отвечал Душилович.— Я слышал, на мосту копыта стучат. Никак, Беек с Федором подъезжают.

Притихли все, затаились в темноте. И впрямь вскоре послышался скрип ступеней на крыльце. Степан Душилович прошептал:

— Мишинич, Павшинич, готовы?

— Готовы.

— Цы-ы...

Князя Федора скрутили тоже довольно скоро, хотя он и умудрился в темноте пнуть Павшинича в пах, отчего тот взвыл и заматерился:

— Г-гад, ты ж мне яйца... У-у-у!

Но за Павшинича, сразу же выбывшего из строя, пособляли Мишиничу ближние из бояр.

Было темно, глаз коли. Связанный князь спросил громко:

— Это вы так благодарите меня? Да?

Степан Душилович, изменив мужской голос на тонкий, почти на женский, чтоб не признал его князь, пропищал:

— Прости, Федор Александрович, но тебя требует князь Михаил Ярославич.

— Стало быть, моей головой откупаетесь?

— Что делать, князь, не пропадать же всем.

▼ Связанного Федора затащили в какой-то чуланчик, чтобы без него решить, как быть дальше. Опасались: не дай Бог прознают мизинные, чего доброго, кинутся освобождать. От черных подлых людишек всего ждать можно.

Совещались в темноте, словно совестились друг дружки:

— Ну, как дальше-то?

— Утром надо везти.

— Нельзя утра ждать. Светать начнет, кто-нито узрит. Да и он шумнуть может.

— Не шумнет. Рот завяжем.

— Надо его в крытую телегу и вывозить немедля. Пока мост, пока Словенский конец проедем, а там, наверно, и светать начнет.

Так и решили, что спокойнее будет вывезти князя до света из города.

К шатру князя у Меты подъехали послы, когда солнце к обеду приблизилось. Степан с Иваном ехали вершними, Игнат на облучке крытой телеги, держал вожжи, правил.

— Князь! — позвал Душилович.— Принимай.

Михаил Ярославич вышел из шатра.

— Приехали?

— Вот как просил: Федор. Бери.

Михаил подошел, заглянул в короб, возмутился:

— Вы что, сволочи! Кого привезли?

— Князя Федора.

— Кто ж так князя возит? Немедленно развяжите, снимите все повязки. Ну!

— Но он же... это...

— Освободите его! — гаркнул Михаил Ярославич.— Быстро, быстро. Игнат!

Беек стал разматывать веревки, сорвал с лица Федора ширинку-утиральник. Ему помогал Степан Душилович, бормоча:

— Хочешь как лучше, а он кричит.

Освобожденный от пут и повязок, Федор повел плечами, щурясь, посмотрел на князя:

— А-а, Михаил Ярославич. Здравствуй.

— Прости, Федор, что так-то... Заставь дураков Богу молиться, они лбы расшибут. Айда ко мне в шатер, перекусим чего-нито.

— Спасибо, Михаил Ярославич.— Федор слез с телеги, разминая ноги, направился к шатру.

— Сысой,— позвал Михаил,— покорми князя Федора чем Бог послал.

— Хорошо,— кивнул Сысой, откидывая полог входа,— Проходи, Федор Александрович.

Михаил Ярославич выговаривал послам:

— Если вы так и Афанасия привезете, я вам башки поотрываю.

— Афанасия мы не выдаем,— нахмурился Степан Душилович.

— Как так?

— А так. Вече решило Афанасия не выдавать. Михаил Ярославич, смилуйся, не позорь ты нас.

— О чести вспомнили, сукины дети. Ну что ж, может, вы и правы. Думаете, так уж мне хочется вас мордой в дерьмо тыкать? Хотя вы и заслужили того.

— Михаил Ярославич, новгородцы предлагают тебе окуп,— сказал Беек, и Степан Душилович взглянул на него с неудовольствием: зачем, мол, сразу-то?

— Окуп — это само собой,— сказал князь.— Сколько?

— Не более пяти тысяч.

Степан аж крякнул от досады. Но Беек даже не взглянул в его сторону.

— Ну что ж. Возьму с вас пять. Да, думаю, сразу-то не потянете.

— Да, сразу мы не сможем.

— Ладно. Потерпим,— совсем миролюбиво сказал Михаил Ярославич,— И вот что попрошу вас, передайте князю Афанасию, что я приглашаю его на переговоры. Как-никак мы с ним родня, неужто миром не договоримся? Мне, если честно признаться,— понизил князь голос и, оглянувшись, закончил еще тише: — Мне самому не хочется татар на Новгород напускать: город, чай, не чужой.

— Ладно. Передадим князю твое приглашение, Михаил Ярославич. А уж ехать к тебе, не ехать, пусть сам решает.

— Напомните ему, как я его принимал во Твери когда-то с красным ухом.

— С каким красным ухом?

— Он знает. Вы только передайте поточнее: «с красным ухом». Он приедет.

И действительно, Афанасий Данилович приехал к шатру Михаила через день в сопровождении Веска и нескольких гридей. Увидев выходящего из шатра князя, заулыбался:

— Дядя Миша, здравствуй,— и легко соскочил с коня.

— Здравствуй, Афанасий, здравствуй,— сказал Михаил, принимая его объятия и похлопывая по спине.— Эвон как возмужал. Рад, очень рад, что ты приехал. Идем в шатер, поговорим.

Михаил Ярославич, пропуская в шатер Афанасия, мигнул Сысою. Тот ответил согласным кивком: все понял.

В шатре сели у походного столика на скрипучие плетенные из ивы седалища. Михаил взял корчагу, наполнил чарки.

— Ну, давай выпьем, князь Афанасий.

— За что, дядя Миша? — взял гость чарку.

— За встречу и твое недраное ухо.

— Я что-то не понимаю, при чем ухо?

— Да думал я тебя, Афоня, отодрать за ухо, как тогда Юрий. Помнишь? Но вижу, муж уж, не хотел тебя на людях ронять. Князь ведь.

— А-а,— засмеялся Афанасий.— Ну, за недраное так за недраное.

И выпил чарку залпом. Михаил чуть пригубил свою, поставил на стол.

— А ты что ж не пьешь, дядя Миша?

— Да не уважаю я хмельного. С отрочества не люблю.

— Зря. Оно сердце веселит.

— Ну, дай Бог, дай Бог, пусть тебя веселит.

В это время явился на входе Сысой и на вопросительный взгляд Михаила кивнул утвердительно: все, мол, готово.

— Ну что, князь Афанасий Данилович,— заговорил серьезно Михаил,— Покняжил в Новгороде, пора и честь знать. Чужой стол занимать грех, Афоня. Нехорошо.

— Но меня Юрий посадил, дядя Миша.

— Юрий посадил, я ссадил,— князь поднялся с седалища,— Сысой, проводи князя под караул к Федору.