На том и разошлись.
Примерно за три поприща до Брянска обоз остановился, и Фалалей сам стал вооружать свою сотню. Увы, оружие, отпущенное московским князем дружине Святослава Глебовича, не отличалось разнообразием и остротой. В основном это были копья-сулицы с уже поржавевшими, затупленными наконечниками, несколько мечей, тоже в запущенном виде, две татарские сабли, пяток палиц и с десяток луков без колчанов, несколько щитов и ни одной кольчуги. Видимо, все это было когда-то собрано на поле боя, где-то валялось и наконец было щедро подарено Юрием Даниловичем своему пленнику, бывшему можайскому князю.
— Нежирно,— сказал Фалалей, подойдя к князю,— Ну да дареному коню в зубы не смотрят.
— Что ж ты не смотрел? — пенял Святослав Квачу.
— А что было смотреть? Сказали: здесь оружие, закрыли шкурами от дождя, мол. Езжайте, пока не передумали. Сам знаешь, как из Москвы спешили.
— Ладно,— сказал Фалалей,— все равно оно нам не должно понадобиться. Я еду, Святослав Глебович, как договорились. Ворота возьму, выброшу белый стяг.
— Только, пожалуйста, без крови, Фалалей.
— Я ж обещал, Святослав Глебович. Все будет тихо-мирно.
С приворотной вежи сторожа увидели, как из лесу выехала телега, к которой была привязана целая связка пленных, сопровождаемая оружными воинами. Один из них, щелкая ременным кнутом, поторапливал несчастных:
— А ну-у, пошевеливайтесь, скоты!
— Кто это, Федот? — спросил один сторож другого.
— Ты что? Слепой? Полон ведут. Наверно, збродней половили в лесах. А то ить проезду от их нет.
Сторожа все высыпали к воротам, с любопытством смотрели на подымающуюся в гору процессию. Не каждый день пленных пригоняют. Переговаривались:
— Ты гля, хари-то вроде христианские, не поганские.
— Куда ж их гонють?
— На Торг, наверно.
— Не-е, скоре к князю на суд. Кто ж збродней в рабы покупать станет.
— Федот, отчиняй ворота.
Ворота со скрипом отворились. Первой въехала телега, за которой тащились привязанные друг к другу пленные. Чернобородый детина шагал за ними с кнутом.
— И куда ж ты этих злодеев? — спросил сторож чернобородого.
— К Василию Александровичу на суд, куда ж еще.
— Ну, а что я говорил,— обернулся сторож к своим.
Но уже в следующее мгновение огромная потная ладонь закрыла ему рот и нос, а большим пальцем даже глаз больно придавила. Вся приворотная стража, не успевшая даже понять, в чем дело, была скручена, связана теми самыми веревками, на которых только что тащился полон. В рот каждому были забиты кляпы, всех втащили в сторожку и сложили на полу.
— Вот что, ребята,— сказал им чернобородый,— убивать вас никто не будет. Главное, не трепыхайтесь. И не базлайте1. Кто забазлает, получит по башке палицей. Тит, карауль их.
Святослав Глебович спокойно въезжал в ворота на коне в сопровождении гридей. Фалалей встретил его.
— Езжай во дворец, Святослав Глебович.
— А гридница?
— Гридницу ребята заперли вместе с гридью.
— А окна?
— У окон тоже стоят с копьями. Так что делай все, как задумал.
И князь ехал ко дворцу. Шагом, как и советовал Фалалей. («Скорая скачка всполошит город».) Встречные сдергивали шапки, кланялись, признавая во встречном богато одетом всаднике важного господина, возможно, даже князя. Фалалей
•Базлать — кричать. шагал у стремени, на подъезде к княжескому подворью напомнил Квачу:
— Гаврила, забыл?
Тот стегнул коня, переводя на хлынь, поехал вперед и, въехав в ворота, громко возгласил:
— Встречайте князя Святослава Глебовича! Эй! Оглохли? На пороге князь Святослав Глебович!
Князь въехал во двор, слез с коня, передал повод гридю и в сопровождении Фалалея и Гаврилы направился к крыльцу, придерживая левой рукой рукоять меча.
Наверху на крыльце появился князь Василий в белой сорочке и зеленых портах. С напряжением всматривался он в лицо гостя, подымавшегося по ступеням, наконец промолвил:
— Нешто дядя?
— Он самый, Вася,— отвечал Святослав и, подойдя, обнял племянника, кольнул бородой трижды, что должно было означать поцелуй.— Ну, веди в горницу.
— Не ждал, не гадал,— отвечал смущенно князь Василий.— Так бы ветрел, не узнал бы.
— Ты тоже изменился, брат, заматерел.
Они поднялись во дворец, прошли в горницу. К удивлению хозяина, за гостем вошли и милостники его, сели на лавку у двери.
— Може, что выпьешь с дороги, Святослав Глебович? Меду?
— Вели принести сыты.
Князь Василий позвал кого-то, послал за сытой. Сел к столу, у которого уже сидел гость, спросил:
— Как здоровье?
— Спасибо, слава Богу.
— У меня слух был, что тебя полонил князь московский.
— Правильный слух.
— Откупился?
— Угу. Откупился, Вася. И чем, думаешь?
-Чем?
— Уделом, брат. Вот так.
— Неужто?
— Еще как ужто, Вася. Проглотила мой удел Москва, проглотила и не подавилась.
Принесли корчагу с сытой, обливные кружки. Святослав сам налил себе, попил, кивнул милостникам:
— Фалалей, Гаврила, пейте.
Заметив лицо племянника, удивленное бесцеремонностью милостников в присутствии князей, Святослав сказал:
— Это мой тысяцкий Фалалей, а это милостник Гаврила.
— И как же ты теперь, Святослав Глебович?
— Как? Вот прибыл на твой стол.
— То есть как? — насторожился князь Василий.
— А так, Вася. Твой отец — мой брат — имеет стол смоленский. Отчего же я без стола должен быть?
— Но я-то при чем?
— А я при чем?
— И куда ж мне?
— А хотя бы в Смоленск, к отцу. Ты счастливчик, у тебя отец. А мне куда прикажешь? Я полный сирота. Верно? Так почему же я должен болтаться как дерьмо в проруби, а ты благоденствовать на столе?
— Но Брянск — мой город.
— А теперь мой будет, Вася. И не трепыхайся. Ты молодой еще, найдешь себе место. А я стар зайцем-то скакать. Стар.
— Но это уж позволь...— хотел возмутиться князь Василий.
Но Святослав Глебович перебил на полуслове:
— Слушай, Василий, не будь дураком. Вот мигну своему тысяцкому, и ты в мгновение ока живота лишишься. Ты этого хочешь?
— Но это... это ж разбой,— прошептал, бледнея, Василий.
— Точно, Вася. Меня вот так же князь московский к стенке прижал. Куда было деться? Уступил удел, подавись ты, думаю. Зато, может, и жизнь сохранил. Рязанский вон князь уперся, так он его в порубе как котенка придушил. И теперь пожалуйста, Коломна уже московской стала. Тебе что, хочется как рязанцу?
— Но я могу позвать своих гридей.
— Не успеешь, Вася. А ведь я тебе предлагаю миром разойтись. Бери телеги, складывай свое имение, жену, казну... Да, да, и казну, и езжай как стемнеет. Мой тысяцкий проводит тебя. А что касается твоих гридей, они все заперты моими воинами в гриднице. Не позовешь. Соглашайся, Василий, соглашайся, пока я прошу по-хорошему. По-хорошему из любви к брату.
— Но они ж тебя не признают, мои гриди, бояре.
— Признают, Вася. Еще и полюбят. Знаешь, почему? Потому что я никого пальцем не трону, не обижу. Видишь, и тебя не хочу обижать. Прошу по-доброму: пока не зли родного дядю.
Князь Василий отказался собирать обоз для своего убытия, и Святослав Глебович поручил это местному дворскому и своему Гавриле.
А вечером, уже в темноте, князя Василия вместе с семьей и ближними слугами вывезли из Брянска. Сопровождал обоз Фалалей со своими гридями. Перед отъездом Святослав Глебович наказал ему:
— Смотри, чтоб не вздумали твои насильничать над ними.
— Святослав Глебович, я же все придумал. Неужто я стану и нарушать?
Обоз правился на Смоленскую дорогу. Фалалей воротился через два дня, вошел в горницу к князю, волоча тяжелый кожаный кошель. Поставил его на стол.
— Что это? — удивился Святослав.
— Казна брянская, Святослав Глебович.
— Ты что? Ограбил его?
— Зачем, князь? Увел тихо, мирно. Они если спохватятся, так в Смоленске уж.
— Нехорошо, Фалалей,— сказал, тая усмешку, князь, и тот понял все наоборот.
