Из Москвы на Киевскую дорогу выехало несколько десятков телег, груженных не только оружием, но и крупой, мукой, хлебом, вяленой рыбой и большими котлами для варки хлебова.

За телегами тащились колодники, а замыкали шествие можайские дружинники, имевшие при себе оружие и тайный приказ князя: убивать всякого татя на месте за попытку к побегу или к возмущению товарищей.

Однако колодники, насидевшиеся в порубах, наголодавшиеся, были рады и такой «свободе», и если переговаривались в пути, то лишь о том, чем их будут кормить на остановке. Ни один не обмолвился о побеге.

Милостник князя, Гаврила Квач, глядя на колодников, вздыхал:

— Каки это вояки, князь? Ветер дунет, с ног собьет.

— Ничего. До Брянска откормим. Вели ребятам дичинки побольше добывать. На мясе быстро поправятся. Да, Гаврила, приметь среди татей, кто у них верховодит, кому они более в рот глядят?

— Прибить велишь?

— Там видно будет. Скажешь мне.

От Москвы отошли всего поприщ на пять-шесть, когда князь велел остановиться и варить кашу покруче и пожирнее и кормить велел всех досыта, до отвала. Однако повар предупредил:

— Нельзя сразу-то, Святослав Глебович.

— Почему?

— Объедятся, передохнут.

— Ну гляди, тебе видней.

Подъехал вершний Квач, сказал негромко:

— Присмотрел я, князь, кого просил ты.

— Покажи.

— А эвон, что сидит у березы прислонясь, черный как головешка, бровиша что усы, зенки-плошки.

— Как его зовут?

— Вроде Фалалей.

— Позови его ко мне.

Гаврила поехал, поговорил с колодником, тот нехотя поднялся, направился к князю. Квач ехал за ним следом. Князь взглянул на подошедшего детину, сказал миролюбиво:

— Ну что, Фалалей, послужим? Али за старое?

— Старое на Москве осталось,— пробасил мужик.

— Это точно,—сказал князь и кивнул Квачу: — Гаврила, сбей с него колодки к чертям.

Колодки полетели в костер. Фалалей, потирая освобожденные запястья, пробасил почти ласково:

— Спасибо, Гаврила.

— Ну вот, ты совсем свободен, Фалалей,— заговорил Святослав Глебович,— Сейчас поешь и... Куда б ты хотел?

— Да уж куда поведешь, князь,—усмехнулся тот.— Не в петлю ж.

— Такого орла, да в петлю... Я назначаю тебя сотским, Фалалей. Да-да. Чего глаза таращишь?

Колодник и впрямь был ошарашен таким назначением, подозревая какой-то подвох.

— Гаврила, подбери в моей телеге сотскому хороший кафтан, портки, шапку... Вот сапог на твою лапу, пожалуй, не сыщется.

— Дык я... дык ладно,— мялся Фалалей, все еще не веря в случившееся.

— А поскольку ты сотский, Фалалей, то отвечаешь за всех своих товарищей, если кто сбежит из них...

— Это от котла-то? — усмехнулся Фалалей.— Зверю на закусь?

— Вот именно,— согласился князь с веским доводом.— В Москве петля, в лесу зверь, а здесь хлеб с кашей. Ты прав. Поскольку в порубах вы наголодались, то сегодня и завтра вас будут кормить чуть. Сам понимаешь! Но далее все будут есть от пуза, чтоб быстрее сил набраться. Понял?

— Чего ж не понять.

— Если что случится в твоей сотне, я с тебя, Фалалей, спрошу в первую голову.

— Эт само собой.

— А чтоб они сразу признали в тебе сотского, возьми на возу топор, клещи и сбей с них оковы. Сам сбей.

— Со всех?

— Это сам решай, ты сотский. Можешь кому и оставить. Да можешь сказать им, что князь Юрий Данилович велел

| сбивать колодки только после третьего перехода, а я велю сбить тут же, на первой остановке. Может, зря? А? Фалалей?

| — Нет. Что ты, князь. Это хорошо, это дело доброе, а за добро злом кто ж платит.

— Ну хорошо, Фалалей, ступай. Переодевайся и сбивай колодки. И в будущем можешь называть меня по имени-отчеству Святославом Глебовичем. Я тебе разрешаю. Пока тебе.

I ! Ночью, когда улеглись спать, Гаврила, лежавший около, ворчал негромко:

— Экого зверя в сотские воспроизвел, Святослав Глебович.

— А с ними-то, висельниками, такой и должен быть.

— И еще топор ему доверил.

— А что? Он не воротил топор на воз?

— Воротил. А если б он топором кого из наших?

— Он уж теперь и сам наш, Гаврила. Не переживай. Или, может, ты сам к ним хочешь сотским?

I ' — Я еще не спятил пока.

-Ну и я тоже. Спи. Сам же мне Фалалея привел.

— Я думал, чтоб наказать, а ты его эвон, в начальники подкинул.

— Для того и подкинул, чтоб нашим стал.

Нет, Святослав Глебович не промахнулся, выделив в командиры колодникам Фалалея. Освободив от оков своих сотоварищей по заточению, он взял над ними такую власть, что они стали выполнять его такие приказания, на которые он даже голос не подавал. Стоило ему, сидя у затухающего костра, кивнуть на огонь и тут же взглянуть на кого-то, как тот вскакивал и бежал в кусты искать сухого валежника для костра.

Двигалась дружина Святослава Глебовича не спеша, не переутомляясь. Ратники — вчерашние колодники — набирались сил, отъедаясь на дармовых харчах, не принимая участия даже в ловах. Загоняли вепря или лося можайские дружинники князя, снабжая свежатиной весь отряд.

Фалалей все чаще наведывался к княжескому костру по вызову самого князя и вскоре стал даже с ним есть с одного блюда. Святослав Глебович присматривался к своему новому сотскому, к его действиям в сотне, все более и более проникаясь к нему доверием. И однажды, когда они, поджарив на костре бок вепрятины, ели его, отрывая куски руками, князь сказал:

■ — Если вокняжусь в Брянске, сделаю тебя, Фалалей, тысяцким.

Сотский промолчал, лишь хмыкнув, пожал плечами.

— Что? Не потянешь? — спросил Святослав.

— Отчего не потянуть?

— А что хмыкаешь?

— Так ведь я тать, Святослав Глебович.

— Ну и что? Вчера был тать, нынче сотский, сотня тебя слушается и даже боится. Значит, ты муж с головой. Почему бы завтра тебе в тысяцкие не выйти?

— Так из мизинных же я, Святослав Глебович.

— В Москве был мизинным, в Брянск войдешь вятшим.

И опять ночью под ухом князя зудел Квач:

— Это ж надо — татя в тысяцкие.

— Помолчи, Гаврила, я знаю, что делаю.

Святослав Глебович понимал, что с таким полком, какой он ведет в Брянск, город в открытом бою не взять. Значит, нужна какая-то хитрость, на которую более всего и способен тать.

Поэтому на следующий день вечером, удалив всех от своего костра, даже и Квача, князь остался у огня с Фалалеем.

— Хочу с тобой посоветоваться, Фалалей. Мне нужно занять брянский стол как можно тише, не проливая крови.

— А кто там сейчас?

— Там сидит мой племянник, Василий Александрович. Сам понимаешь, это не дело — у племянника стол, а дядя в изгоях.

— Конечно, несправедливо,— согласился Фалалей.

— Мне надо как-то мирно попросить его уйти из Брянска. Уйти по-хорошему.

— Ну, по-хорошему он вряд ли уйдет, Святослав Глебович. Придется его силой вывезти.

— Ну, силой так силой, но чтоб ни-ни, ни един волос с его головы чтоб.

— Что ты, Святослав Глебович, рази я не понимаю.

— Но как это сделать?

— А сделаем так, Святослав Глебович,— сказал Фалалей и наклонился к костру.— У нас мясо, кажись, подгорело.

Жарившееся на костре мясо, за которым обычно следил Гаврила, на этот раз оставшись без присмотра, и впрямь крепко подгорело. Однако, выхватив его из огня, князь и сотский ели и такое, продолжая разговор. Впрочем, на этот раз говорил Фалалей, посвящая князя в план захвата города, и получалось у него очень даже красиво.

— А получится так? — усомнился князь, выслушав до конца сотского.— Уж больно складно у тебя.

— Получится, Святослав Глебович, если все будут точно исполнять то, что я сказал.

— Я предупрежу всех об этом. Но и ты ж скажи своим, что в город мы приходим хозяевами, не завоевателями, чтоб не вздумали грабить людей. Возьму казну, всех оделю, как обещано.

— Не будут, Святослав Глебович, кого первого замечу, сам повешу. Они у меня вот где.— И Фалалей показал сжатый кулак.

— И я свое слово помню, будешь тысяцким в Брянске,— пообещал князь Святослав.