Гостиная на Честер-Террас. Тихий, шуршащий вход матери. Ее ласковое, но воспитанное приветствие. А затем — обескураживающее молчание, с каким она станет ожидать его разъяснений о Мальвине. О том, что она фея, он, пожалуй, не упомянет. Пред материнское пенсне в золотой оправе он не видел, как будет настаивать на этой подробности: «Эта барышня… я случайно ее встретил: она спала на лугу в Бретани. Ночь стояла такая чу'дная, а у меня было место в машине. И она… то есть я… ну вот, мы и здесь.» Последует этакое болезненное молчание, затем приподнимутся изящно изогнутые брови: «Ты хочешь сказать, милый мой мальчик, что позволил этой…» — Тут последует легкая пауза. — «…этой юной особе оставить свой дом, семью, друзей и родственников в Бретани, чтобы быть с тобой. А можно спросить — в каком качестве?»
Потому что именно так всё и будет выглядеть — и не только с точки зрения матери. Предположим, что каким-то чудом это действительно представляет собой факты. Предположим, что несмотря на подавляющие свидетельства в ее пользу — на ночь, луну и звезды, и на то чувство, что пришло к нему, когда он ее поцеловал — предположим, несмотря на все это, оказалось бы вдруг, что она не фея. Предположим, что домыслы вульгарной мадам Здравый-Смысл о том, что она всего лишь сбежавшая из дому маленькая проказница, действительно попали в точку. Что', если уже полным ходом идут розыски? Аэроплан в сто лошадиных сил не пролетает незамеченным. Разве нет закона о чем-то таком — что-то про «сманивание» и про «девушек»? Он ее не «сманивал». Если уж на то пошло, то все наоборот. Но возымеет ли ее добровольное согласие силу юридической защиты? Сколько ей лет? Вот как встанет вопрос. На самом деле, он предполагал, что тысяча или около того. Быть может, и больше. К сожалению, по ее виду этого не скажешь. Холодно подозрительный судья, пожалуй, посчитает «шестнадцать» намного более близкой оценкой. Вполне возможно, что из-за всего этого он влипнет в чертовскую заваруху. Он бросил взгляд назад. Мальвина отвечала неизменной улыбкой неописуемого удовольствия. Впервые эта улыбка вызвала у него отчетливое чувство раздражения.
К тому времени они подлетали к Уэймуту. Можно было ясно прочитать рекламные афиши перед выходившим на эспланаду[148] кинотеатром: «Вилкинс и Русалка». Комическая драма». На них была изображена расчесывающая волосы женщина. И Вилкинс — грузноватый мужчина в полосатом купальнике.
Тот безумный импульс, что охватил его с первым дыханьем зари: стряхнуть с крыльев сжимающийся мир, кануть вверх к звездам, дабы никогда больше не возвратиться… О небо! Как он жалел, что не поддался ему.
И тут его осенила мысль о кузене Кристофере.
Милый старый кузен Кристофер — пятидесятивосьмилетний холостяк. И как эта мысль не пришла ему в голову раньше? Перед взором командира Рафлтона сошло с небес видение «кузена Кристофера» в виде полного, краснолицего ангела в шляпе-панаме и твидовом костюме цвета перца с солью, протягивающего ему спасательный пояс. Кузен Кристофер привяжется к Мальвине, словно какая-нибудь мамаша-курица к осиротевшему утенку. Фея, обнаруженная уснувшей возле одного из древних менгиров Бретани. Единственным страхом у него будет: не забрали бы ее прежде, чем он успеет написать о ней статью. Он должен уже вернуться из Оксфорда и быть у себя в коттедже. Названия деревни командир Рафлтон вспомнить не мог. Само вспомнится. Она лежит к северо-западу от Ньюбери. Пересечь равнину Солсбери и держать курс прямо на башню Магдалины. Холмы Даунс заканчиваются чуть ли не у самых ворот сада. Есть там и ровный зеленый луг почти в полмили длиной. Командиру Рафлтону показалось, будто кузен Кристофер был сотворен и бережно сохранялся Провидением специально для этого случая.
Он уже больше не был зачарованным луной юношей минувшей ночи, над которым могли потешаться, как им заблагорассудится, фантазия с воображением. Эту его часть бодрящий, свежий утренний воздух загнал назад в свою каморку. Он был командир Рафлтон — энергичный и бдительный молодой инженер, сохраняющий полную власть над своим рассудком. Помнить в данный момент нужно это. Опустившись на уединенный участок берега, он вновь принялся беспокоить Мальвину извлечением жестянок. Посреди бела дня он ожидал, что пассажирка его окажется симпатичной девчушкой с детской внешностью, немного растрепанной и, возможно, с оттенком синевы вокруг носа — естественным результатом трехчасового полета со скоростью пятьдесят миль в час.[149] Вздрогнув от возврата первоначальных ощущений, возникших, когда она впервые ожила под его поцелуем, он застыл в нескольких футах от девушки, не в силах отвести от нее глаз. Минула и ночь и тишина. Она стояла лицом к солнечному свету, в одеянии из габардинового плаща, на полдюжины размеров великого для нее. Сзади нее рядами шли купальные кабинки, а за ними — снова газгольдер. В полумиле от них с шумом перескакивал с пути на путь товарняк.
Но ее по-прежнему окружал ореол; что-то, не поддающееся описанию, но вполне ощутимое — что-то, откуда она смотрела на тебя, словно из иного мира.
Он взял поданную ею руку, и она легко выскочила из машины. Растрепанной она не была нисколько. Казалось, будто воздух и есть ее родная стихия. Она осмотрелась с интересом, но без любопытства. Первая ее мысль была о машине.
— Бедняжка! — сказала она. — Устал, наверно.
К нему вернулся слабый трепет страха, охвативший его, когда под сенью менгира он наблюдал за раскрытием ее глаз. Ощущение не было неприятным. Скорее оно придавало их отношениям пикантности. Но оно было отчетливо реальным. Она наблюдала за кормежкой чудовища; затем он снова подошел и стал рядом с ней на желтом песке.
— Англия! — пояснил он, взмахнув рукой. У нее, пожалуй, создалось впечатление, будто земля эта принадлежит ему. Она величаво повторила название. И почему-то, пав с ее губ, оно нарисовало в воображении командира Рафлтона землю чудес и романтики.
— Я слышала о ней, — добавила она. — Думаю, она мне понравится.
Он выразил надежду, что да. По поводу этому он сохранял мертвецкую серьезность. Вообще говоря, чувство юмора у него было; но в тот момент оно его, похоже, покинуло. Он сказал, что собирается оставить ее под опекой одного мудрого и ученого человека по имени «Кузен Кристофер» — описание того несомненно навело Мальвину на мысль о дружественно настроенном волшебнике. Самому ему придется ненадолго отлучиться, но затем он вернется.
Для Мальвины это, казалось, не имело значения — такие мелкие подробности. Было очевидно, (- мысль у нее в голове —) что он для нее предначертан. Хозяином или слугой — определить было не столь легко: скорее всего — и тем и другим, с предпочтением ко второму.
Он опять упомянул, что не задержится дольше, чем в том будет нужда. В повторении не было необходимости. Она в этом не сомневалась.
Уэймут со своими купальными кабинками и газгольдером растаял вдали. Когда они пролетали над лесом Нью-Форест, то поохотиться выехал король Руфус,[150] а взглянув вниз на равнину Солсбери, они увидели машущих руками эльфов и заливающихся смехом фей. Позже они услыхали звон наковальни, говоривший о близости пещеры Вейланда-кузнеца;[151] а потом аккуратненько спланировали без единого толчка и дребезга к самым воротам сада кузена Кристофера.
Где-то посреди холмов насвистывал мальчишка-подпасок, а в долине только что впряг свою упряжку пахарь; но деревню скрывали от них изгибы холмов, и в поле зрения не было ни единой живой души. Он помог Мальвине выйти и, оставив сидеть на упавшем суку под грецким орехом, осторожно прошел к дому. В саду он застал маленькую горничную. Та выбежала из дома, услыхав звук пропеллера, и теперь таращила глаза на небо, так что и не видела его, пока он не положил руку ей на плечо, а тогда, к счастью, до того перепугалась, что не закричала. Он дал торопливые указания. Ей нужно постучать в дверь к профессору и сказать, что здесь его кузен — командир Рафлтон, — и не спустится ли профессор тотчас же сюда в сад один? Командиру Рафлтону не хотелось бы заходить в дом. Не выйдет ли профессор тотчас же и не поговорит ли с командиром Рафлтоном в саду?
