— Благотворительная распродажа, — подчеркнул мистер Пенникуп, — проходит лишь раз в году, и в это время твой собственный характер, как я заметил…

— Я всегда стараюсь помнить, что я христианка, — перебила маленькая миссис Пенникуп. — Я не притворяюсь святой, но, что бы я ни сказала, всегда сожалею о своих словах потом. Ты знаешь, что это так, Джордж.

— Об этом я и говорю, — объяснил муж. — Викарий, который за три года добился, чтобы каждый его прихожанин возненавидел один только вид церкви… что ж, в этом есть что-то ненормальное.

Миссис Пенникуп, милейшая из маленьких женщин, положила пухлые и все еще красивые ручки на плечи супруга.

— Не думай, дорогой, что я тебе не сочувствовала. Ты нес это бремя достойно. Я иногда удивлялась, как ты умудрялся держать себя в руках после всех его слов.

Мистер Пенникуп невольно избрал такую позицию, наводившую на мысль об ископаемой добродетели, обнаруженной лишь недавно.

— Сам бедный человек, — заметил он с гордым смирением, — может смириться с оскорблениями, которые носят исключительно личный характер. Но даже в таких случаях, — добавил старший ктитор, снизойдя на мгновение до уровня человеческой натуры, — никому не понравится, когда подобные намеки посыплются публично через стол в ризнице, который кое-кто решил обойти с кружкой для подаяния слева с первоочередной целью незаметно миновать собственную семью.

— Дети всегда держали наготове трехпенсовики, — возмущенно объяснила миссис Пенникуп.

— Многое из того, что он говорит, призвано лишь посеять беспокойство, — продолжал ктитор. — Но именно дела, которые он творит, я не выношу.

— Ты имеешь в виду дела, которые он творил, дорогой, — усмехнулась маленькая женщина, сделав акцент на слове «творил». — Все кончено, и мы скоро избавимся от него. Полагаю, дорогой, если бы мы знали правду, то оказалось бы, что дело в его печени. Знаешь, Джордж, я ведь в день его приезда сказала тебе, какой он бледный и до чего у него неприятный рот. Этого людям не скрыть, знаешь ли, дорогой. Стоит взглянуть на них в свете страданий и пожалеть их.

— Я мог бы простить ему этот поступок, если бы он не имел такой вид, как будто получает от этого удовольствие, — произнес старший ктитор. — Но, как ты говоришь, дорогая, он уезжает, и единственное, о чем я молюсь и на что надеюсь, — это никогда больше не видеть ему подобных.

— И ты пойдешь вместе со мной нанести ему визит, Джордж, — настаивала добрая маленькая миссис Пенникуп. — В конце концов, он был нашим викарием три года и, должно быть, все чувствует… Бедняга, как бы то ни было, он уезжает, зная, что все рады пожелать ему доброго пути.

— Что ж, я не буду говорить ничего, чего я на самом деле не чувствую, — заявил мистер Пенникуп.

— Это нормально, дорогой. Главное, чтобы ты не говорил, что на самом деле чувствуешь. И мы оба постараемся сдерживаться. Что бы ни случилось, помни — это происходит в последний раз.

Намерения миссис Пенникуп были добрыми и христианскими. Преподобный Огастес Крэклторп собирался покинуть Уичвуд-он-зе-Хит в следующий понедельник и никогда больше не ступать, как искренне надеялся сам преподобный Огастес Крэклторп и каждый его прихожанин, на близлежащие земли. Пока ни одна из сторон нисколько не старалась скрыть обоюдную радость расставания. Преподобный Огастес Крэклторп, магистр искусств, возможно, и мог бы послужить своей церкви, скажем, в каком-нибудь приходе Ист-Энда с отвратительной репутацией, на какой-нибудь миссионерской станции далеко в глуши средь полчищ язычников. Там его врожденный инстинкт противостояния всему окружающему, его неистребимое пренебрежение к чувствам и взглядам других людей, его вдохновенная вера, что все, кроме него, всегда ошибаются, вкупе с решительностью говорить и действовать без всякого сомнения в своем убеждении, нашли бы себе применение. В живописном маленьком Уичвуд-он-зе-Хит среди Кентских холмов, любимом пристанище удалившихся на покой купцов, старых дев со скромными средствами, вставших на путь истинный представителей богемы, которые начали воспитывать в себе тайное стремление к респектабельности, эти качества способствовали лишь скандалам и разладу.

За последние два года прихожане преподобного Крэклторпа вместе с другими жителями Уичвуд-он-зе-Хит, которым приходилось иметь дело с почтенным джентльменом, пытались донести до него при помощи намеков и прочих инсинуаций, не допускавших двоякого толкования, свое искреннее и растущее с каждым днем недовольство им как священником и как человеком. Ситуация достигла апогея, когда ему официально объявили о решении, в связи с отсутствием других путей выхода, подождать распоряжений его епископа относительно опеки прихожан. Именно это и заставило преподобного Огастеса Крэклторпа понять, что как духовный наставник и утешитель Уичвуд-он-зе-Хит он не состоялся. Преподобный Огастес постарался позаботиться о других душах. В следующее воскресенье утром он собирался провести прощальную службу, и следовало ожидать, что событие будет иметь успех во всех отношениях. Прихожане, не посещавшие церковь Святого апостола Иуды долгие месяцы, твердо решили не отказывать себе в удовольствии ощутить, что слушают преподобного Огастеса Крэклторпа в последний раз. Преподобный Огастес Крэклторп подготовил проповедь, которая благодаря ясной речи и прямоте обещала произвести впечатление. У прихожан церкви Святого апостола Иуды в Уичвуд-он-зе-Хит были свои слабости, как у каждого из нас. Преподобный Огастес льстил себе, будто не пропустил ни одну из них, и в приятном предвкушении ждал, какую сенсацию сотворят его ремарки, начиная с того, что «во-первых», и заканчивая тем, что «в-шестых и в-последних».

Единственным, что омрачало все предприятие, была импульсивная натура маленькой миссис Пенникуп. Преподобный Огастес Крэклторп, которому, когда он сидел в кабинете, сообщили о визите мистера и миссис Пенникуп, вошел в гостиную через четверть часа, холодный и суровый, и без намека на рукопожатие попросил как можно скорее сообщить о цели визита. Заранее подготовленная речь уже вертелась на языке миссис Пенникуп.

Мимоходом, без особого нажима, в ней говорилось об обязанности, возложенной на всех нас, вспоминать при случае: что мы христиане; что нам дана привилегия забывать и прощать; что в общем и целом недостатки есть у обеих сторон; что никогда нельзя расставаться в гневе, — короче говоря, маленькая миссис Пенникуп и Джордж, ее супруг, ожидавший, пока наступит его очередь высказаться, жалеют обо всем, что бы они ни сказали и ни сделали в прошлом, если это задело чувства преподобного Огастеса Крэклторпа, и хотели бы пожать ему руку и пожелать счастья в будущем. Ледяная холодность преподобного Огастеса разбила эту тщательно отрепетированную речь вдребезги. И миссис Пенникуп оставалось лишь удалиться в гнетущей тишине либо ухватиться за посетившее ее вдохновение и сочинить что-то новое. Она выбрала последнее.

Сначала слова выходили с запинкой. Супруг, как настоящий мужчина, покинул ее в самый трудный час и принялся теребить дверную ручку. Суровый взгляд преподобного Крэклторпа, вместо того чтобы охладить пыл миссис Пенникуп, раззадоривал еще больше. Она ринулась в бой. Святой отец должен ее выслушать. Она заставит его понять ее добрые чувства к нему, даже если придется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. По истечении пяти минут преподобный Огастес Крэклторп, сам того не зная, принял довольный вид. По истечении еще пяти минут миссис Пенникуп остановилась — не потому, что ей не хватало слов, а потому, что не хватало дыхания. Преподобный Огастес Крэклторп ответил голосом, который, к его собственному удивлению, дрожал от волнения. Миссис Пенникуп осложнила его задачу. Он собирался покинуть Уичвуд-он-зе-Хит без сожалений. Теперь он знал, что вопреки всему один представитель паствы понимает его (поскольку миссис Пенникуп доказала ему, что понимает его и сочувствует ему), знал, что по крайней мере одно сердце — сердце миссис Пенникуп — потянулось к нему. Благодатное облегчение, которого он так ждал, вдруг превратилось в бесконечную печаль.