Одним дождливым днем новый знакомый три часа кряду беседовал со мной о теннисе и за это время произнес страшное слово четыре тысячи девятьсот тринадцать раз, а после чая придвинул стул к окну, где сидел я, и начал заново:

— А вы заметили, как Реншоу…

Я не выдержал:

— Предположим, кто-нибудь возьмет пистолет — один из тех героев, кто умеет отлично целиться, — встанет возле корта и будет стрелять в Реншоу до тех пор, пока не убьет окончательно и бесповоротно. Тогда вы, любители тенниса, оставите наконец беднягу в покое и сможете поговорить о ком-нибудь другом?

— О, но кто же, скажите на милость, решится стрелять в Реншоу? — не скрывая негодования, уточнил поклонник.

— Не важно, — отмахнулся я. — Предположим, что кто-нибудь решится.

— Что ж, у Реншоу есть брат, — на миг задумавшись, ответил он.

Увы, об этом прискорбном обстоятельстве я совсем забыл.

— Не будем спорить о том, сколько их. Допустим, кто-то убьет всех. После этого имя будет звучать реже?

— Ни за что! — с чувством провозгласил рыжеволосый адепт. — Реншоу останется в веках — до тех пор, пока на земле существует теннис.

Боюсь даже думать о том, что произошло бы, окажись ответ иным.

Прошел год. Молодой человек охладел к теннису и страстно увлекся фотографией. Друзья умоляли вернуться к прежнему занятию, пытались заинтересовать разговорами о подачах, ударах с лёта и сетах, выискивали самые свежие сплетни о Реншоу, но изменник даже не слушал.

Куда бы он ни пошел, что бы ни увидел — все фотографировал. Фотографировал друзей, отчего те вскоре превращались во врагов. Фотографировал младенцев, чем вселял отчаяние в любящие материнские сердца. Фотографировал молодых жен, и устои семейной жизни начинали опасно раскачиваться. Один юноша влюбился — причем, по мнению друзей, весьма неосторожно. Однако чем больше они его отговаривали, тем упорнее он настаивал на своем чувстве. И вот наконец отцу пришла в голову счастливая мысль. Он поручил Бегли (так звали моего знакомого) сфотографировать пассию сына в семи различных позах.

Увидев первый снимок, молодой человек воскликнул:

— Что за ужас! Кто это сделал?

Бегли показал второй кадр, и он заметил:

— Но, дорогой мой, здесь нет ни капли сходства! Ты превратил ее в безобразную старуху!

После третьего спросил:

— Что ты сотворил с ее ногами? Ноги не имеют права быть такими большими, это просто невозможно!

Взглянув на четвертый, прорычал:

— О Боже, парень! Во что ты превратил ее фигуру? Разве это женщина?

Едва увидев пятый, вздрогнул и, заикаясь, пробормотал:

— Ну и выражение! Отвратительно! Ничего человеческого!

С каждой репликой Бегли обижался все больше, однако стоявший рядом отец влюбленного молодого человека бросился на помощь.

— Бегли здесь вовсе ни при чем, — учтиво заметил он. — В чем его вина? Фотограф — всего лишь бесстрастный инструмент в руках науки. Настраивает аппарат и фиксирует все, что попадает в объектив… Нет, — остановил он, едва Бегли собрался продолжить демонстрацию, и даже предостерегающе положил руку на плечо. — Не надо, не показывай. Последние два снимка ему видеть незачем.

Я искренне сочувствовал бедной девушке, потому что она всей душой любила молодого человека, да и внешне была отнюдь не дурна. Но в камеру Бегли словно вселился злой дух. Неведомая сила схватывала мелкие дефекты с меткостью и беспощадностью прирожденного критика и, презирая добродетель, раздувала до степени изъяна. Человек с прыщом превращался в прыщ на фоне человека. Тот, кого природа наделила резкими, сильными чертами лица, становился бледным придатком к собственному носу. Один из соседей четырнадцать лет носил парик, и ни одна живая душа этого не замечала. Фотоаппарат Бегли мгновенно выставил подлог на всеобщее обозрение, да так явственно, что друзья лишь недоуменно пожимали плечами и спрашивали друг друга, как и почему они не заметили мошенничества раньше. Казалось, прибору доставляло удовольствие показывать человечество в наихудшем виде. Маленькие дети смотрели с низменной хитростью. Большинству девочек приходилось выбирать между образами жеманной дурочки и начинающей мегеры. Милые пожилые леди приобретали черты агрессивного цинизма. Нашего викария, настолько безупречного джентльмена, насколько безупречность вообще возможна, Бегли представил дикарем с узким, как у жука, лбом — очевидным и бесспорным свидетельством низкого интеллекта. Ну а ведущий адвокат города смотрел с портрета с выражением плохо скрытого двуличия. К счастью, шедевр увидели лишь немногие из клиентов, в ином случае почтенный юрист неминуемо утратил бы доверие граждан и остался без работы.

Что касается меня самого, то, пожалуй, будет разумнее воздержаться от комментариев, поскольку я представляю заинтересованную сторону и судить объективно не могу. Скажу одно: если я и впрямь выгляжу так, как изобразил Бегли, то критики имели полное право написать все, что когда-нибудь где-нибудь написали. И даже больше. Кроме того, могу с полным основанием утверждать, что, хотя и не претендую на фигуру Аполлона, ноги мои одинаковой длины, и ни одна из них не имеет неестественных изгибов. Если угодно, готов доказать. Бегли предположил, что в процессе проявления с негативом произошел несчастный случай, однако фотография справок и пояснений не дает, а потому не могу не чувствовать себя глубоко и несправедливо оскорбленным.

На снимках Бегли перспектива не подчинялась никаким законам — ни человеческим, ни божественным. Мне довелось увидеть портрет его дядюшки рядом с ветряной мельницей; ни один непредвзятый зритель не взялся бы судить, какой из позирующих объектов больше — дядюшка или мельница.

Однажды он вызвал в нашем приходе настоящий скандал, изобразив почтенную незамужнюю леди с молодым джентльменом на коленях. Лицо джентльмена осталось неясным, а вот костюм на человеке его роста — где-то около шести футов четырех дюймов — выглядел до абсурда детским. Одной рукой хулиган обнимал леди за шею, а та, в свою очередь, держала его за другую руку и улыбалась.

Зная особенности Бегли и его аппарата, я охотно поверил объяснениям опозоренной особы. Леди утверждала, что джентльмен — всего лишь ее одиннадцатилетний племянник, однако недоброжелатели жестоко высмеяли попытку оправдания. Да и изображение служило плохим союзником.

История имела место на заре всеобщего фотографического безумства, и неопытный мир с радостью поддался искушению дешевых портретов. В результате практически каждый, кто проживал в радиусе трех миль, рано или поздно садился, становился, склонялся или даже ложился перед опасным инструментом мистера Бегли, и скоро во всей прекрасной Англии уже невозможно было отыскать прихода менее самодовольного и тщеславного, чем наш. Ни один человек, увидев свое изображение таким, каким его представил Бегли, уже не мог без боли думать о собственной внешности. Портрет неизменно становился неожиданным и шокирующим откровением.

Несколько позже какой-то злодей изобрел «Кодак», и с тех пор Бегли бродил, накрепко приклеившись к штуке, весьма напоминавшей огромный ящик миссионера. Ходили легенды о том, что сам фотограф лишь нажимал кнопку, а все остальное за него делала бесстыдная фирма. Жизнь друзей превратилась в мучение. Никто не осмеливался что-нибудь предпринять, так как боялся, что его запечатлеют на месте и в процессе преступления. Наш герой увековечил собственного отца в момент ссоры с садовником, а младшую сестру застал у калитки: девушка как раз прощалась с возлюбленным. В целом мире для Бегли не осталось ничего святого. Он фотографировал похороны собственной тетушки, спрятавшись за спинами присутствующих, и умудрился показать всем и каждому, как возле могилы одна из близких родственниц рассказывает на ухо другой какую-то смешную историю. К чести вышеупомянутых леди нужно заметить, что обе стыдливо прикрылись шляпами.

Общественное негодование как раз достигло апогея, когда недавно поселившийся в нашем квартале молодой джентльмен по фамилии Хейнот объявил, что ищет попутчика и компаньона для летней поездки в Турцию. Все восприняли идею с энтузиазмом и дружно предложили кандидатуру Бегли. Грядущее путешествие осеняло измученные души тенью надежды: каждый тайно рассчитывал, что энтузиаст нажмет свою кнопку возле гарема или в непосредственной близости от султанши, и после этого башибузук или какой-нибудь янычар спасет человечество от дальнейших издевательств.