В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких происшествий. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.
— Да, сэр, полицейский не врет, сэр; я был там, сэр.
— Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь объясни нам, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?
— Сейчас все объясню, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Ну, а масса Джордан — добрый человек, вот он и пригласил меня зайти.
— И что дальше?
— Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы сидели, и все разговоры разговаривали…
— Понятно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора.
— Это-то я вам и собираюсь объяснить, сэр. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, сказал я себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха. Ох и болтлива же она у меня, сэр, ох и болтлива…
— Ладно, Бог с ней, с твоей старухой, есть в городе и поболтливее. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?
— Это-то я и собираюсь объяснить, сэр.
— И как же ты это объяснишь, интересно знать?
— Думаю, я с дороги сбился, сэр.
Вот и мы тоже сбились с дороги.
На первый взгляд Ганновер кажется неинтересным городом, но со временем он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это не один, а два города. Город современных широких, красивых улиц и живописных парков существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями расположились дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженная шестеркой карета, поджидая богатого торговца и его флегматичную, дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах полощется выцветшее белье…
В Ганновере царит сугубо английская атмосфера, особенно по воскресеньям, когда закрываются лавки и во всех церквях звонят в колокола, что создает полную иллюзию воскресного Лондона. Если бы столь британскую атмосферу ощутил только я, это можно было бы отнести на счет моего богатого воображения, но ее почувствовал даже Джордж. Мы с Гаррисом, вернувшись как-то в воскресенье с небольшой послеобеденной прогулки, вышли покурить и застали его в курительной комнате мирно спящим в глубоком кресле.
— В конце концов, — сказал Гаррис, — есть в британском воскресенье нечто, что притягивает к себе человека, в чьих жилах течет английская кровь. Как бы там молодое поколение ни рассуждало, мне будет очень жаль, если отношение к воскресенью изменится.
И, удобно разместившись на обширном диване, мы составили Джорджу компанию.
Говорят, в Ганновер надо ехать, чтобы выучить язык, — по-немецки здесь говорят лучше, чем в других городах Германии. Впрочем, за пределами Ганновера — а это всего лишь маленькая провинция — никому этот первоклассный немецкий не понятен. Поэтому приходится выбирать: выучить хороший немецкий и оставаться в Ганновере или выучить плохой и путешествовать по Германии. В этой стране, на протяжении столетий раздробленной на десятки княжеств, существует, к несчастью, множество диалектов. Немцам из Позена для общения со своими соотечественниками из Вюртемберга приходится затрачивать не меньше усилий, чем англичанину, беседующему с французом, а почтенные вестфальцы, затратив немалые средства на образование своих детей, вдруг с недоумением замечают, что их отпрыски не в состоянии понять мекленбуржцев. Конечно же, говорящий по-английски иностранец почувствует себя не в своей тарелке среди жителей йоркширских пустошей или обитателей трущоб Уайтчепела, но это совсем другое дело. В Германии на диалектах изъясняются не только в глухих деревушках и не только невежественный люд. В каждой земле существует свой, по существу, самостоятельный язык, который культивируют, которым гордятся. Образованный баварец в разговоре с вами наверняка согласится, что северонемецкий более правилен, однако сам будет продолжать говорить на южнонемецком и учить ему своих детей.
Мне кажется, что к концу столетия Германия все же решит языковую проблему, причем с помощью английского языка. Почти все немецкие дети говорят по-английски. Если бы английское написание хотя бы отдаленно соответствовало произношению, наш язык, несомненно, уже через несколько лет сделался бы международным. Все иностранцы единодушно признают, что нет ничего проще английской грамматики. Немец, сравнивая английский язык со своим собственным, в котором употребление любого слова в любом предложении обусловлено по крайней мере четырьмя совершенно различными и не зависящими друг от друга правилами, скажет вам, что в английском языке вообще нет грамматики. Да и немалое число англичан придерживается того же мнения, но они ошибаются. На самом-то деле английская грамматика существует, и недалек тот день, когда ее признают школьные учителя, наши дети начнут ее изучать, и даже писатели и журналисты будут соблюдать грамматические правила. В настоящее же время мы вынуждены согласиться с иностранцами: английская грамматика — это та величина, которой можно пренебречь. Английское произношение — камень преткновения на пути к прогрессу. Английское правописание специально, кажется, было придумано только для того, чтобы слова читались неправильно. Ясно, что делается это с целью сбить спесь с иностранца, в противном случае он выучил бы английский за год.
В Германии преподавание иностранных языков отлично от нашего, в результате чего немецкий юноша или девушка, окончив в пятнадцать лет гимназию — так здесь называют среднюю школу, — понимает и даже говорит на том языке, которому обучался. У нас же в Англии существует никем еще не превзойденный метод обучения иностранным языкам: при максимальных затратах времени и денег мы умудряемся добиться минимальных результатов. Выпускник вполне приличной английской средней школы, с трудом подыскивая слова, может побеседовать с французом о садовниках и чаепитии; если же его собеседник не держит садовника и не пьет чай разговор не получится. Встречаются, конечно, вундеркинды, которые могут сказать, который час, и высказать пару осмысленных замечаний о погоде. Разумеется, наш выпускник без труда перечислит несколько десятков неправильных глаголов, но, к сожалению, едва ли найдется много иностранцев, которые станут с увлечением слушать собственные неправильные глаголы, да еще в исполнении юного британца. Помнит он и наиболее изысканные и на редкость неупотребительные французские выражения которых современный француз никогда не слышал и совершенно не понимает.
В девяти случаях из десяти объясняется это тем, что французский он изучал по учебнику Ана «Французский язык для начинающих». История этого популярного пособия занятна и поучительна Книга, оказывается, была задумана одним остроумным французом, несколько лет прожившим в Англии, как пародия на штампованный язык английского высшего общества. С этой точки зрения книга удалась, и француз предложил ее одному лондонскому издательству. Издателя, однако, провести не удалось, он прочитал всю книгу от начала до конца и пригласил автора к себе.
— Вы написали очень остроумную книгу. Я смеялся до слез, — сказал он.
— Рад слышать, — воскликнул польщенный француз. — Я хотел сказать всю правду, стараясь при этом никого не обидеть.
— Получилось просто великолепно, — согласился издатель, — однако, в качестве невинной шутки, книга успеха иметь не будет.
На лице автора выразилось недоумение.
— Ваш юмор сочтут натянутым и чересчур изощренным, — продолжал издатель. — Люди утонченного ума поймут вас, но их в расчет брать не стоит. Спросом ваша книга пользоваться не будет. Но у меня есть идея… — И издатель, оглядевшись по сторонам, словно бы убеждаясь, что в комнате, кроме них, никого нет, наклонился к автору и прошептал:
