Все пороки распятого написаны у него на лице, но неужели в душе негодяя не осталось ничего человеческого, доброго? Приникшая к кресту женщина разве не свидетельствует пред Тобой в его защиту? Любовь слепа к нашим грехам. Она выплачет все глаза, если нам не будет даровано спасение. Но когда дело доходит до наших добродетелей, глаза любви остры. Распятый преступник, выйди вперед. Сотня свидетелей будут чернить тебя. Неужели никто не заступится? Женщина, о, Великий Судия, женщина, любившая его. Выслушай ее, пусть скажет в его защиту!

Впрочем, что это я? Я ведь прогуливаюсь по Гайд-парку и глазею на красоток.

Они смеются и болтают, их глаза лучатся весельем, голоса нежны и мелодичны. Они радуются и хотят дарить радость. Некоторые замужем, другие стоят на пороге замужества, остальные надеются найти мужа.

А что же мы, десять тысяч юношей, включая меня? Повторюсь, десять тысяч юношей, включая меня, ибо кто из нас готов признать, что немолод? Это мир вокруг старится с каждым годом. Дети покидают песочницы, глаза девушек тускнеют, холмы становятся круче. Песням, что поет нынешняя молодежь, далеко до песен, что пели мы. Дни холодают, ветра крепчают. Вино теряет аромат, шутки — соль, а сверстники глупеют на глазах. И только мы не меняемся, просто мир становится старше.

Не смейся, юный читатель, тебе меня не смутить, и я снова повторю: мы, десять тысяч юношей, прогуливаемся среди чаровниц. Наши мальчишеские глаза не устают восхищаться их прелестями. Какое счастье жить рядом с ними, угождать им, потакать! Беззлобно подшучивать над ними, слыша в ответ заливистый смех; быть их защитником и утешителем, ловить их благодарные взгляды. Что ни говорите, жизнь — приятная штука, а институт брака дарован нам мудрым провидением.

Мы улыбаемся встречным женщинам, мы уступаем им дорогу. Вскакиваем с кресел с вежливым: «Прошу вас», «Нет-нет, я постою», «Отличный вечер, не правда ли?» Иногда — и кто посмеет нас упрекнуть? — мы вступаем с ними, нашими попутчицами на жизненной дороге, в диалог, а некоторые смельчаки отваживаются на флирт. Если нам доведется повстречать приятельниц, следует обмен любезностями. Сказать по правде, молодые англичане среднего достатка не слишком преуспели в искусстве флирта. Наши методы несколько тяжеловесны, а сами мы слишком громогласны и неотесанны. Но мы не хотим ничего дурного, мы искренни в желании радоваться и дарить радость.

Мои мысли обращаются к домикам в дальних предместьях, где веселые юноши и их очаровательные спутницы стареют под грузом забот. Что с того? Разве не красит усталые лица любовь, разве труд и заботы о ближних не основа семейного счастья?

Впрочем, приблизившись, я вижу на лицах раздражение и гнев, а голоса звучат язвительно и недобро. Комплименты обратились колкими замечаниями и бранью. Ямочки на щеках стали морщинами. Никто больше не ждет от жизни радостей, никто не жаждет дарить их ближнему.

А куда девался флирт? Добродушные заигрывания забыты, как и стремление угождать и потакать друг другу. Воздух стал заметно прохладнее, тьма сгустилась.

Очнувшись, я замечаю, что по-прежнему сижу в кресле, сцена опустела, солнце село, и тогда я встаю и возвращаюсь домой сквозь редеющую толпу.

Природа сурова и черства. Лишь размножение видов способно ее растрогать.

«Плодитесь и наполняйте мой мир новыми людьми».

Для этого Природа наряжает юных дев, искусной рукой придает им соблазнительные формы, расписывает алой и белой краской, коронует копной роскошных волос, обращает их голоса в музыку и отправляет в мир, чтобы завлечь нас в сети и приручить.

— Смотри, как она хороша, мой мальчик, — бормочет лукавая старуха. — Бери ее, свей для нее гнездышко в уютном пригороде, работай ради нее, обеспечивай деток, которых я пошлю вам вскоре».

— Разве он не красавец, девочка моя? — шепчет стогрудая Артемида Эфесская. — О, как будет он холить и нежить тебя! Будет работать для тебя, построит дом для тебя, а за это ты нарожаешь ему детей.

Мы беремся за руки, полные радужных надежд, и Мать-Природа считает свою миссию исполненной. Время идет; наши лица покрывают морщины, голоса грубеют, сердца черствеют, себялюбие правит бал. Однако Матери-Природе больше нет до нас дела. Она свела нас; мы можем любить друг друга или ненавидеть, ей теперь все равно.

Порой я спрашиваю себя: можно ли научить доброму нраву? В делах мы вежливы и предупредительны. Владелец магазина — сама любезность, иначе прогорит. Продавец втайне считает неуклюжего покупателя болваном, но, разумеется, помалкивает. На службе мы не позволяем себе раздражаться и портить окружающим кровь — что мешает нам вести себя так же дома?

Юноша, что сидит рядом, бережно укутывает худенькие плечики швеи. Стоит девушке заикнуться, что ей надоело сидеть, с какой готовностью вскочит он с места и предложит подруге прогуляться, хотя предпочел бы остаться в удобном кресле! А девушка? Заливисто смеется его шуткам. Они не слишком новы и не особенно остроумны, да и вообще печатались на прошлой неделе в ее любимом журнале, но кавалер так доволен собой, что ей не хочется его разочаровывать. Интересно, спустя десять лет будет ли ее смех звучать так же искренне, станет ли он с тем же неуклюжим пылом укутывать плечи своей избранницы шалью? Опыт качает головой, удивленный моим вопросом.

Иногда я думаю, почему бы мне не организовать курсы для женатых пар. Я учил бы их терпению и самообладанию. Боюсь, правда, что из-за отсутствия желающих моя затея прогорит. Мужья могли бы оплачивать женам занятия в качестве подарка на день рождения. Я так и слышу ядовитые реплики жен, возмущенных столь бесполезной тратой: «Ах нет, Джон, иди лучше ты, тебе нужнее». И спор, затянувшийся до вечера.

О, как мы безрассудны! С каким тщанием мы пакуем корзинки для пикника, именуемого жизнью. Мы позаботились о пирожках и отбивных, смешали отменный майонез, с любовью заправили салат и аккуратно сложили припасы под самую крышку. Мы учли все мелочи, но забыли соль! О горе нам, что делать на пикнике без соли? Мы горбатимся за конторскими столами ради того, чтобы построить дом для любимой. Мы хлопочем на кухне от зари до зари, мечтая получить от близких чайную ложку тепла, горсть похвал, щепоть участия.

Кто не знает образцовую домохозяйку, которая трудится, не разгибая спины, чтобы дом блестел как новенький? Она так добросовестна, неутомима и самоотверженна — и так раздражительна. В комнатах ни соринки, обед — пальчики оближешь, слуги вышколены, дети заняты делом, но отчего в доме так неуютно?

Дорогая мадам, пока вы натирали столы и полировали чайник, вы забыли о главном предмете обстановки. Вы найдете его в собственной спальне, перед зеркалом. С годами он выцвел, обтрепался и выглядит старше своих лет. С него сошла полировка, и он давно утратил яркость и блеск. Помните, как вы гордились им когда-то? В те времена вы не пренебрегали им, сознавали его ценность. Уделите чуть меньше заботы кастрюлям, мадам, и чуть больше — себе. Сотрите с себя накипь. Неужели вы запамятовали, какой любознательной и смешливой вы были? Неужели когда-то могли поддержать разговор не только о порочных слугах и вороватых лавочниках?

Дорогая мадам, простыни без морщинок и скатерти без крошек — не главное в жизни. Поройтесь в шкафчике, найдите там пачку пожелтевших писем, перевязанных пыльной лентой. Какая жалость, что вы редко их достаете! Там нет ни слова о чистоте ваших воротничков и аккуратности вашей штопки. Ваши спутанные волосы, ваша лучезарная улыбка — вот чем он восхищался! (Ваши близкие успели забыть, как вы улыбаетесь — возможно, в этом виноваты кухарка и мясник.) Ваши розовые губки — теперь их не узнать; попробуйте реже бранить Мэри Энн, найдите повод для улыбки — и, может, мы еще восхитимся их нежным изгибом. Право, попробуйте, когда-то ваш ротик сводил с ума.

Кто придумал, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок? Сколько глупых женщин, принявших эту вредную сентенцию за чистую монету, променяли любовь на стояние у плиты! Разумеется, если вас угораздило выйти за борова, вы посвятите свою жизнь приготовлению помоев. А если он не боров? Тогда вы совершаете серьезнейшую ошибку.