М-р Гойлз встретил нас на палубе и отрапортовал, что обед готов. Должен заметить, что с обязанностями кока он справлялся великолепно. Оценить по достоинству сноровку других членов команды мне так и не удалось — в деле я их не видел, — но теперь, задним числом, я должен заявить, что ребята мне попались лихие.

План мой был таков: как только команда пообедает, мы поднимаем якорь; я закуриваю сигару, мы с Этельбертой облокачиваемся о фальборт и смотрим, как белые скалы отчизны тают на горизонте. Свою часть программы мы с Этельбертой выполнили и стали ждать. Поднять якорь, однако, никто не спешил.

— Что-то они долго копаются, — заметила Этельберта.

— За четырнадцать дней, — сказал я, — им предстоит прикончить хотя бы половину всех припасов. Естественно, обед у них затянулся. Но лучше их не торопить, а то они не осилят и четверти.

— Скорее всего, они пошли спать, — предположила Этельберта немного погодя. — Уже пора пить чай.

Они определенно не спешили. Я прошел на ют и позвал м-ра Гойлза. Звать пришлось трижды, и лишь после этого он чинно поднялся на палубу. За то время, что мы не виделись, он как-то постарел и обрюзг. В зубах он сжимал окурок сигары.

— Доложите, когда вы будете готовы, капитан Гойлз, — процедил я. — Мы выходим в море.

Капитан Гойлз вынул изо рта окурок:

— Простите, сэр, но сегодня ничего не выйдет.

— Почему? Чем вас не устраивает сегодняшний день?

Как известно, моряки — народ суеверный, а понедельник — день тяжелый.

— День как день, сэр, — ответил капитан Гойлз, — только вот ветер мне что-то не нравится. Не похоже, что он переменится.

— А по-моему, ветер дует как раз туда, куда нам надо.

— Вот-вот, — сказал капитан Гойлз. — Это вы правильно выразились: «куда нам надо». Все мы там будем, но спешить не стоит. А если мы выйдем в море при таком ветре, то очень скоро там и окажемся. Понимаете, сэр, — пояснил он, заметив мое недоумение, — это, по-нашему, «береговой ветер», то есть дует он вроде как с берега.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что Гойлз прав: ветер и в самом деле дул с берега.

— Может, к утру он и переменится, — утешил меня капитан Гойлз. — В любом случае ветер не такой уж сильный, да и якорь у нас крепкий.

Капитан вставил окурок на прежнее место, а я вернулся к Этельберте и объяснил ей, почему мы стоим. Восторг Этельберты за то время, что мы пробыли на борту, несколько поостыл, и она поинтересовалась, что мешает нам выйти в море при ветре с берега.

— Если ветер дует с берега, то он будет гнать яхту в море, — недоумевала Этельберта. — Если же ветер будет дуть с моря, он отгонит нас к берегу. По-моему, дует как раз тот ветер, какой нужен.

— Ты ничего не понимаешь, дорогая моя, — стал объяснять я. — На первый взгляд это тот ветер, а на самом деле — не тот. Это, по-нашему, по-морскому, — береговой ветер, а ничего опаснее берегового ветра нет.

Этельберте захотелось узнать, чем опасен береговой ветер.

Ее занудство начинало действовать мне на нервы, кажется, я даже повысил голос — однообразное покачивание стоящей на приколе яхты любого доведет до белого каления.

— Долго рассказывать, — ответил я (мне и жизни бы не хватило — я и сам ничего не понимал), — но пускаться в плавание, когда дует такой ветер, — верх беспечности, а я слишком тебя люблю, чтобы подвергать твою жизнь бессмысленному риску.

По-моему я довольно ловко вывернулся, но, прекратив допрос, Этельберта заявила, что в этом случае до завтрашнего дня на палубе делать нечего, и мы спустились в каюту.

Я поднялся ни свет ни заря; ветер дул теперь с севера, на что я и обратил внимание капитана Гойлза.

— Вот-вот, — сокрушенно сказал он. — В том-то и беда, тут уж ничего не поделаешь.

— Значит, по-вашему, сегодня нам выйти опять не удастся? — вскипел я.

Но капитан не обиделся:

— Это вы зря, сэр! — со смехом сказал он. — Коли вам надо в Ипсвич, то ветерок что надо, но мы же идем к Голландии. Тут уж ничего не попишешь.

Я довел эту скорбную весть до сведения Этельберты, и мы решили провести день на берегу. Нельзя сказать, чтобы днем в Харидже жизнь била ключом, вечером же там и вовсе скучно. Мы перекусили в ресторане и вернулись в бухту, где битый час прождали капитана Гойлза, который (в отличие от нас) был очень оживлен, и я грешным делом подумал, что он попросту пьян, однако капитан заверил нас, что спиртного на дух не переносит, разве что — стаканчик горячего грога на сон грядущий.

За ночь ветер переменился, что вызвало новые опасения капитана Гойлза: оказывается, мы одинаково рискуем и стоя на якоре, и пытаясь выйти в море; остается лишь уповать, что в ближайшее время ветер переменится в очередной раз. Этельберта явно невзлюбила яхту; она сказала, что с куда большим удовольствием провела бы неделю в купальной кабинке на колесах — ту, по крайней мере, не болтает.

В Харидже мы провели весь следующий день, всю следующую ночь и еще один день: ветер как назло не менялся. Ночевали мы в «Королевской голове». В пятницу нежданно-негаданно задул восточный ветер. Я пошел в гавань, разыскал капитана Гойлза и предложил ему воспользоваться благоприятно сложившимися обстоятельствами и немедленно подымать якорь и ставить паруса. Похоже, моя настойчивость его рассердила.

— Сразу видно, сэр, что в нашем деле вы не мастак, — сказал он. — Как тут поставишь паруса? Ветер же дует прямо с моря.

— Капитан Гойлз, — не выдержал я, — признавайтесь, что за посудину я нанял? Яхту или плавучий дом?

Мой вопрос его несколько озадачил.

— Это ял, сэр.

— Может ли эта лохань ходить под парусом или она поставлена здесь на вечную стоянку? — уточнил я. — Если она стоит на приколе, то так и говорите. Мы разведем в ящиках плющ, посадим на палубе цветы, натянем для уюта тент. Если же яхта способна передвигаться…

— «Передвигаться»! — взорвался капитан Гойлз. — Да дайте мне нужный ветер, и «Гончая»…

— А какой вам нужен ветер?

Капитан Гойлз почесал в затылке.

— На этой неделе, — продолжал я, — дул и норд, и зюйд, и вест. Если же имеется еще какой-нибудь ветер, то не стесняйтесь, говорите — я готов ждать. Если же такового в природе нет и якорь наш еще не прирос ко дну, то давайте сегодня же его поднимем и посмотрим, чем это кончится.

Тут он наконец понял, что на этот раз я настроен серьезно.

— Есть, сэр! — сказал он. — Дело хозяйское, мне что скажут, то я и делаю. У меня, слава Богу, только один несовершеннолетний сын. Надеюсь, ваши наследники не забудут бедную вдову.

Его похоронная торжественность свое дело сделала.

— М-р Гойлз, — взмолился я, — скажите начистоту: могу ли я надеяться, что наступит такая погода, когда мы сможем выбраться из этой дыры?

Капитан Гойлз вновь повеселел.

— Видите ли, сэр, — сказал он, — этот берег особенный. Если нам удастся выйти в море, все пойдет как по маслу, но отчалить в такой скорлупке, как наша, — работенка не из легких.

Я расстался с капитаном Гойлзом, взяв с него слово следить за погодой, как мать за спящим младенцем; метафора эта, принадлежащая лично ему, меня растрогала. В двенадцать часов я увидел капитана еще раз — он занимался метеорологическими изысканиями, выглядывая из окна трактира «Якоря и цепи».

Но в пять вечера того же дня мне нежданно-негаданно улыбнулась удача: я повстречал двух приятелей-яхтсменов; у них вышел из строя руль, и пришлось зайти в Харидж. Моя печальная история их не столько удивила, сколько позабавила.

Между тем капитан Гойлз с командой все еще вели наблюдение за погодой. Я помчался в «Королевскую голову» за Этельбертой. Вчетвером мы прокрались в гавань, где стояла наша посудина. На борту, кроме юнги, никого не было; мои приятели встали по местам, и в шесть часов вечера мы уже весело мчались вдоль берега.

Переночевали мы в Олдборо, а на следующий день были уже в Ярмуте, где я принял решение бросить яхту, ибо мои приятели-яхтсмены не могли меня дальше сопровождать. Ранним утром на пляже мы пустили с молотка всю провизию. Я понес немалые убытки, утешаясь мыслью, что удалось насолить капитану Гойлзу. «Гончую» я оставил на попечение какого-то местного морехода, который взялся за пару соверенов доставить ее в Харидж. Не спорю, быть может, далеко не все яхты такие, как «Гончая»; быть может, встречаются шкиперы и не похожие на мистера Гойлза — однако печальный опыт плавания под парусами вызвал у меня стойкое отвращение как к первым, так и к последним.