— Тому, что мне надо, здесь не учат, — ответил Дэн в своей обычной манере: брезгливо морщась, лениво растягивая слова. — Так что не следует и стараться ради какой-то дешевки. А вы, юноша, конечно же зубрите в поте лица? — ехидно спросил он.

Я ждал этого вопроса.

— Хочу попробовать получить высший балл по истории, — скромно потупился я, — да вот только даты все никак не запомнить..

— А здесь только даты и учат, — не стал утешать меня Дэн. — Старый Флорет считает, что ты и картошку есть не научишься, если не будешь знать, в каком году родился этот самый Рэлли.

— Я много молюсь Богу, чтобы он помог мне получить награду по истории, — признался я. Дэна я не стеснялся. Он никогда надо мной не смеялся.

— А вот это напрасно, — сказал он. Я недоуменно посмотрел на него. — Это нечестно, другие ребята окажутся в неравных условиях. Получится, что ты не сам завоевал награду, а получил ее по знакомству.

— А кто мешает им молиться? — не соглашался я.

— Если все начнут молиться, — ответил Дэн, — ничего хорошего из этого не выйдет: награда достанется не тому, кто лучше всех знает историю, а тому, кто больше всех молился. Это все старый Флорет придумал.

— Но ведь нас учили молиться о том, чего мы хотим? — стоял на своем я.

— На дармовщинку только скотине что-то перепадает, — парировал Дэн, на что я ничего не смог возразить. Не мог тогда, не могу и сейчас. Наверное, он и по сю пору придерживается этого столь неортодоксального взгляда.

На все у него имелась собственная точка зрения; Например, он считал, что Ахиллес никакой не герой, а жалкий трус.

— Ведь так нечестно. Ему надо было бы откровенно признаться, что единственное его уязвимое место — пятка, и пусть троянцы попробуют туда попасть — это не так-то легко, — спорил он, — А король Артур и прочая шушера с их мечами-кладенцами? Разве это честно? Тут никакой храбрости не надо, если знаешь, что кто бы против тебя ни вышел, ты все равно его победишь. Коварные трусы — вот кто они такие!

В тот год награда мне не досталась. Дэн же, как ни странно, получил — по арифметике. В четвертом начальном это был единственный предмет, который ему нравился. Он любил, чтобы все было честно, по правилам.

Отец заперся со мной в кабинете и полчаса лично экзаменовал меня.

— Странно, Пол, — сказал он, — Ведь ты же все знаешь!

— Меня спрашивали то, чего я не знаю. Они делали это нарочно! — выпалил я и, чуть не плача, прижался к его плечу, Отец походил по кабинету и присел рядом со мной.

— Послушай, Картошкин, — сказал он. Давно меня не называли этим детским прозвищем. — Похоже, ты уродился в меня, такой же неудачник.

— Разве ты неудачник? — удивился я.

— Еще какой! — ответил отец, ероша волосы. — Почему — сам не пойму. Вроде бы стараюсь изо всех сил, работаю не покладая рук — но что я ни делаю, все выходит не так. Хоть бы раз что получилось!

— А мистер Хэзлак? Сам же говорил, что вместе с ним в наш дом пришла удача, — я удивленно посмотрел на отца. — Ведь мы же процветаем?

— А, так уже тысячу раз бывало, — сказал отец. — Поначалу все идет вроде бы ничего, а кончается одним и тем же — я банкрот.

Я обнял его за шею; я всегда относился к отцу, как к старшему товарищу, но старшему ненамного.

— Видишь ли, когда я женился на твоей матери, — продолжал он, — я был очень богат. У нее было все, что ей хотелось.

— Но ты еще разбогатеешь! — воскликнул я.

— Я об этом много думал, — ответил он. — В общем-то, конечно, мои дела, скорей всего, поправятся. Да вот годы, Пол, годы! Они берут свое!

— Но матушка счастлива, — настаивал я. — Мы все счастливы.

Он покачал головой.

— Я же вижу, — сказал он. — Женщинам живется труднее, чем нам. Они все больше живут сегодняшним днем. Я вижу, что нас ждет впереди, а она видит только меня — а мне всегда не везло. Она разуверилась во мне.

Я ничего не мог сказать. Я понимал, что он имеет в виду', но как-то смутно.

— Вот почему, Пол, я хочу, чтобы ты стал образованным, — помолчав, продолжал он. — Ты и представить себе не можешь, как образование облегчает жизнь. Вряд ли ты сможешь преуспеть — здесь образование, скорее всего, мешает. Но оно поможет тебе сносить невзгоды. Если у тебя голова набита знаниями, то жить всегда интересно, пусть даже у тебя на обед кусок хлеба и чашка чая. Если бы не вы с матерью, я бы жил припеваючи.

И все же то был самый светлый период нашей жизни, а когда наступили ненастные дни, отец опять был полон радужных надежд. Он что-то планировал, подсчитывал, мечтал. Но все это был театр одного актера. Никто не соглашался играть в сочиненных им пьесах. Он бодрился, шутил, но веселье его было напускное, он быстро мрачнел, и мы, все втроем, горько рыдали, тесно прижавшись друг к другу. Все дело было в том, что он родился от Неудачи. Успех ему был противопоказан. Когда все шло хорошо, он, оторванный от своей матери, подобно Антею, быстро терял силы. Но стоило ему, поверженному в прах, коснуться ее, как он тут же вскакивал на ноги, готовый к дальнейшей борьбе.

Однако не следует это понимать слишком буквально. Не так уж часто отец бывал мрачен. Финансовое благополучие, что там ни говори, придает человеку уверенности, и он стремится к новым заоблачным высотам. Он задумал переехать и уже присмотрел неплохой дом на Гилфорд-стрит. Тогда этот район считался весьма приличным, к тому же, как объяснил отец матушке, это идеальное место для конторы — почти что центр, рядом Линкольн и Грейз-инн, Бедфорд-роу.[81] Сколько там обитало стряпчих, адвокатов, поверенных! Тротуары не успевали чинить, самый крепкий камень стирался под ногами судебных крючков, имя которым Легион.

— Поплар, — сказал отец, — меня разочаровал. А как хорошо было задумано — новая застройка, никакой тебе конкуренции. Все должно было пойти как по маслу — но почему-то никто не хочет здесь жить.

— Ну, ведь у тебя есть какие-то клиенты, — напомнила матушка.

— А, это все не то. Какие-то темные личности, — махнул рукой отец. — Адвокат по уголовным делам здесь, конечно бы, развернулся. Но мне больше по душе гражданские дела, всякие там имущественные споры. В центре работенки будет поболее. Уж на Гилфорд-стрит от клиентов отбоя не будет.

— Место-то будет поприятнее, ничего не скажешь. Да и публика там поприличнее, — согласилась матушка.

— Придется, конечно, расширить практику, — сказал отец. — Боюсь, весь дом пойдет под контору. Ну ничего, снимем жилье где-нибудь у Риджентс-парка. От Гилфорд-стрит это недалеко.

— Ты, конечно, посоветовался с мистером Хэзлаком? — спросила матушка. Что ни говори, но она была все же чуть-чуть попрактичнее отца.

— Что касается Хэзлака, — ответил отец, — то ему будет еще удобнее. Он каждый раз ворчит, что приходится тащиться за тридевять земель.

— Никак не могу понять, — сказала матушка, — почему мистер Хэзлак ездит в такую даль? Разве в Сити нет стряпчих?

— Ему меня рекомендовали, — объяснил отец. — Человек он, конечно, не сахар — самодур, упрямец, не каждый захочет иметь с ним дело. Но я, похоже, нашел к нему ключик.

Мы с отцом часто ходили на Гилфорд-стрит смотреть наш дом. Он выходил на угол, на втором этаже имелся балкон; все стены были причудливо увиты плющом; рядом начинались сады Фаундлинг-госпитал. Старый сморчок-привратник уже успел с нами подружиться, с радостью отмыкал нам все двери и не мешал подолгу бродить по пустым гулким комнатам, Мы обставляли наши апартаменты роскошной мебелью в стиле поздней королевы Анны.[82] Отец был большим почитателем этого стиля. Денег мы решили не жалеть — хорошая мебель того стоит, а плохую и даром не надо.

— А здесь, — сказал отец, пройдя из большой комнаты на втором этаже в маленькую, смежную с первой, — у нас будет будуар. Обои наклеим сиреневые и темно-зеленые — мать любит мягкие тона. Окна выходят в сад — отлично. Вот сюда и поставим ей письменный стол.