В то время люди мало путешествовали, и благодаря этому было нетрудно держаться по чьим-нибудь намеченным следам. Обидчик, никогда не знавший, насколько близко или далеко от него обиженный (о том, что обиженный бросился за ним в погоню, обидчик знал), и думавший, что тот, быть может, сбился уж со следов, временами останавливался в пути на отдых. Обиженный же, отлично знавший, на каком расстоянии должен быть от него обидчик, мчался безостановочно. Таким образом тот, которого подгоняла ненависть, с каждым днем придвигался ближе к тому, которого подгонял страх.

Попав в известный город или местечко, обиженный наводил справки об обидчике, выдавая его за своего друга, которого непременно должен догнать, и получал в ответ:

— Выехал отсюда вчера вечером в семь часов.

— В семь? Значит, восемнадцать часов разницы… Дайте мне поскорее, пока меняют лошадей, чего-нибудь поесть.

Слово «выехал» оставалось неизменным в ответах расспрашиваемых; менялись только часы.

На другой день оказалось шестнадцать часов разницы. Проезжая мимо одинокого шале, обиженный высунул голову из экипажа и спросил сидевшего на крыльце старика:

— Давно ли тут проехала карета с красивым молодым человеком высокого роста?

— Нынче поутру, сударь.

— Спасибо… кучер, гоните вовсю! Сто франков вам на чай, если к утру доставите меня в следующий город.

— А сколько за лошадей, если они падут? — спросил кучер.

— Двойную их стоимость, — ответил седок.

Кучер погнал лошадей, которые оказались очень выносливыми, и в назначенное седоком время доставили его в тот город.

Прибывший накануне в этот город обидчик переночевал там, а утром, выезжая из него, увидел растворенную церковную паперть. Почувствовав неодолимую потребность помолиться, он вошел в храм, опустился на колени и погрузился в жаркую молитву; когда люди обуреваемы страхом, они цепляются за соломинку веры. Он молился о прощении своего греха на небе, а еще пламеннее — о том, чтобы этот грех остался для него без последствий и на земле, и он, обидчик, был бы спасен от мести обиженного.

В нескольких шагах от него молился и его преследователь; но молитва последнего была короче: он только благодарил Бога за то, что ему удалось догнать своего обидчика.

Обидчик же увидел своего смертельного врага только в тот момент, когда окончил свою долгую молитву и вставал с колен, чтобы выйти из церкви и продолжать путь. Подняв голову, он прямо перед собою, из-за высокой спинки церковной скамьи, увидел страшное для него лицо.

Обиженный одним прыжком очутился возле обидчика и, со свирепою радостью во взоре, хотел уж нанести ему роковой удар приготовленным кинжалом, как вдруг с церковной колокольни раздался удар колокола, и одновременно с тем обиженный упал мертвым к ногам своего обидчика. У него порвалось сердце. На его посинелых губах застыла улыбка торжества.

Человек, совершивший обиду, снова опустился на колени возле трупа обиженного им и возблагодарил Бога за свое чудесное спасение.

Куда девалось тело обиженного — так и осталось неизвестным.

Прошло несколько лет. Обидчик прославился своими научными трудами и своею полезною общественною деятельностью.

В его лаборатории было собрано множество предметов, необходимых для его научных изысканий, и, между прочим, очень старый, много раз переходивший из рук в руки скелет.

Однажды этот скелет рассыпался в прах, и его ученому обладателю понадобился новый. С этой целью он отправился к одному знакомому старому торговцу редкостями, лавочка которого ютилась в тени собора Парижской Богоматери. На счастье ученого, у торговца оказался налицо недавно приобретенный им великолепный, тонкокостный и удивительно пропорционально построенный скелет. Ученый, не торгуясь, приобрел этот редкостный «экземпляр», и торговец обещал самолично в тот же день доставить его покупателю на дом и водворить у него в лаборатории. И он сдержал слово: когда ученый вернулся домой, побывав после посещения лавки еще в нескольких местах, новый скелет уже стоял у него в лаборатории на месте старого.

Усевшись в свое старинное кресло с высокою спинкой, ученый старался собрать свои мысли, которые упорно стремились туда, где им не следовало быть. Наконец он открыл большой древний фолиант и начал читать. Он читал о человеке, который обидел другого, и бежит, преследуемый обиженным. Поняв смысл прочитанного, ученый торопливо закрыл книгу, встал и подошел к окну. Но тут он увидел перед собой залитый солнечным светом большой каменный помост большой чужестранной церкви и на этом помосте — распростертое тело мертвого человека с торжествующей улыбкой на губах.

Обругав самого себя за «нервозность», ученый с презрительным смехом отвернулся от окна. Смех его был повторен кем-то невидимым в близком от него расстоянии. Пораженный ученый остановился, как прикованный, и несколько времени напряженно прислушивался, не повторится ли снова этот смех, потом робко скользящим взглядом посмотрел туда, откуда он раздался. Но там, в углу, стоял тот белый оскалившийся скелет.

Отерев выступивший на лице холодный пот, ученый поспешно выскользнул из лаборатории. Два дня он не входил в это помещение, а на третий, взяв себя в руки и внушив себе, что неприлично ему, знаменитому естествоиспытателю, изведавшему (как он воображал) все тайны природы, разыгрывать из себя истерическую женщину, решился заглянуть в лабораторию. Был уже темный вечер, и ученый с горящей лампой прежде всего осветил тот угол, в котором стояло то, что он про себя называл «связкою мертвых костей», купленных за триста франков. Не ребенок же он, в самом деле, чтобы пугаться такой обыденной для него вещи!

Подойдя вплотную к скелету, он поднял лампу над оскалившимся черепом и заметил, что пламя заколебалось, словно кто дунул в него. С замирающим от страха сердцем ученый машинально попятился, не сводя широко раскрытых, остановившихся глаз со скелета, убеждая себя, что из старых стен дует ветер. Допятившись до стола, он поставил на него лампу и замер, схватившись обеими руками за край стола.

Сделав над собою неимоверное усилие воли, он заставил себя углубиться в работу, однако через несколько времени взгляд его невольно снова обратился на скелет, который точно притягивал его своими пустыми глазными впадинами.

Ему хотелось бежать вон из лаборатории и громким криком созвать своих людей, но он мужественно поборол в себе это малодушное чувство и ограничился тем, что встал, загородился от скелета экраном и вновь сел к столу.

Но мысль с прежним упорством отказывалась повиноваться ему, а глаза все время как-то сами собой обращались в роковой угол.

И вдруг он ясно увидел, как из-за экрана протянулась костлявая рука и грозила ему. Может быть, это была простая галлюцинация, а может быть, и действительность — кто может с достоверностью определить это? Но, во всяком случае, это так подействовало на ученого, что он с раздирающим душу криком упал на пол и лишился чувств.

Прибежали слуги, подняли его и уложили в постель. Когда приглашенные к нему врачи привели его в себя, первым его вопросом был, где находится в лаборатории недавно приобретенный им скелет. Ему ответили, что скелет преспокойно стоит на том самом месте, где стоял раньше. Но он просил, чтобы пошли и посмотрели, так ли это. Врачи, с трудом сдерживая насмешливую улыбку, исполнили желание больного: отправились в лабораторию и, вернувшись оттуда в спальню, подтвердили, что скелет на своем месте.

После непродолжительного совещания ученые мужи единогласно решили, что больной слишком заработался, переутомился, расстроил свою нервную систему, стал страдать галлюцинациями, — словом, нуждается в продолжительном отдыхе.

Он отдыхал целых три месяца, до самой осени, пока пользовавшие его врачи не заявили ему, что считают его вполне окрепшим, и что он вновь может приступить к своим полезным для человечества трудам.

И вот после такого долгого промежутка времени он снова вошел в свою лабораторию, подошел прямо к столу, разложил вокруг себя книги и приборы и принялся за свои прерванные занятия.