Если высшую точку традиционных цивилизаций составлял принцип универсальности, то современная цивилизация по своей сути находится под эгидой коллективизма.

Коллектив относится к универсальному так же, как «материя» относится к «форме». Первый шаг того, что всегда понималось как «культура» в высшем и традиционном смысле, заключается в дифференциации общности коллектива и утверждения отдельных личностей посредством приверженности высшим принципам и интересам. Если отдельный человек смог придать закон и форму своей собственной природе (которая должна принадлежать самой себе, а не зависеть от физической части своего существа), то выполняется предварительное условие высшего порядка, в котором личность не упраздняется, а интегрируется. Таков путь традиционного «приобщения», в котором всякий индивид, всякая функция и всякая каста получали свое справедливое место посредством признания высшего и своей органичной связи с ним. В пределе универсальное достигалось в смысле венчающей части здания, прочный фундамент которого состоит как из различных дифференцированных и сформированных личностей, верных своей функции, так и частичных организмов или компонентов, наделенными соответствующими законами и правами, которые не противоречат друг другу, а согласовывают свои действия при помощи общего духовного элемента и общей активной склонности к надындивидуальной преданности.

Из вышесказанного очевидно, что в современном обществе преобладает противоположное направление: направление регресса к коллективу, а не прогресса к универсальному. Отдельный человек все больше и больше приобретает значение только в качестве функции и теряет собственное лицо. Это становится все более очевидным по мере приближения мира четвертого сословия. Переходной же фазой можно считать современный национализм. Ему стоит посвятить некоторые дополнительные рассуждения.

Необходимо различать национальность и национализм. В Средневековье существовали национальности, но не национализм. Национальность —это естественный фактор, ограничивающий определенную группу, объединенную общими элементарными характеристиками, которые сохраняются как в иерархической дифференциации, так и в иерархическом приобщении, которым они никоим образом не препятствуют. Таким образом, в Средневековье касты, корпорации и прочие объединения развивались внутри национальностей, и поскольку существовали разные типы воина, аристократа, купца или ремесленника согласно характеристикам той или иной нации, эти структуры представляли собой в то же время более обширные, международные объединения. Отсюда члены одних и тех же каст из разных наций могли понять друг друга гораздо проще, чем члены разных каст одной и той же нации.

По сравнению с этим современный национализм представляет собой движение в противоположном направлении. Он основан не на естественном, а на искусственном и централизованном объединении. Его необходимость ощущалась все больше по мере того, как уходило естественное и здоровое чувство национальности, а отдельные люди после уничтожения всякой подлинной традиции и качественных структур приближались к состоянию чистого количества, простой массы. Именно на такие массы национализм оказывает свое воздействие при помощи мифов и внушений, которые возбуждают их, пробуждают стихийные инстинкты, прельщают перспективами и мечтами о превосходстве, исключительности и власти. Но каковы бы ни были мифы современного национализма, его сущность заключается не в этносе, а в демосе, а его прототип всегда остается плебейским, созданным Французской революцией.

Поэтому национализм двулик. С одной стороны, он подчеркивает частный принцип и возвышает его до состояния абсолютной ценности, откуда возможность взаимопонимания и подлинного сотрудничества между нациями сводится к минимуму, даже не учитывая нивелирующие формы, обусловленные современной цивилизацией. Похоже, здесь продолжается та же тенденция, благодаря которой появление национальных государств совпало с распадом европейской ойкумены. Хорошо известно, что в Европе XIX века национализм был синонимом революции, а его действие имело смысл разложения сохранявшихся наднациональных организмов и ослабления политического принципа законной верховной власти в традиционном смысле слова. Тем не менее, если мы рассмотрим отношение между целым и отдельным индивидом как личностью, в национализме возникает и противоположный аспект —совокупный и коллективизирующий. В контексте современного национализма возникает вышеупомянутая инверсия: нация, родина становятся главным элементом в смысле бытия человека, почти что самостоятельной сущностью, которая требует от него безусловной преданности, как если бы она имела моральный, а не просто природный и политический характер. Даже культура перестает поддерживать формирование и восхождение человека —она приобретает ценность только посредством своего национального характера. Таким образом, в наиболее радикальных формах национализма либеральный идеал и идеал «нейтральной культуры» (см. гл. 33) претерпевают кризис: с точки зрения национализма все это оказывается под подозрением, хотя эта точка зрения и противоположна традиционной, согласно которой либерализм и нейтральная, светская и аполитичная культура предстают вырождением или разложением по сравнению с предыдущими органическими цивилизациями.

Даже когда национализм говорит о традиции, это не имеет ничего общего с тем, что соответствовало этому слову в древних цивилизациях. Здесь речь идет скорее о мифе или фиктивной преемственности, основанной на минимальном общем знаменателе, состоящем в простом факте принадлежности к данной группе. С такой «традицией» национализм стремится к укреплению состояния коллектива, помещая за каждым человеком как во времени, так и в пространстве мифическое, обожествленное, коллективное объединение всех тех, кто предшествовал ему. В этом смысле Честертон был прав, назвав этот тип традиции «демократией мертвецов». Здесь совершенно отсутствует превосходящее историю трансцендентное измерение.

Основываясь на этих аспектах, можно сказать, что современный национализм отвергает возвышение и объединение благодаря сверхъестественному и потенциально универсальному. С другой стороны, от анонимности, свойственной идеалам четвертого сословия с его «Интернационалами» —вырождением, в смысле принципа, всякого понятия о родине и национальном государстве —он отличается только степенью. Если народ где-либо обрел верховную власть, а король или вождь воспринимаются не как существа «свыше» или правящие «божьей милостью», а как «воля нации» (даже там, где выражение «править божьей милостью» сохранилось, оно, в сущности, является пустой формулой) —именно в этой точке практически преодолевается пропасть, отделяющая политический организм традиционного типа от коммунизма, происходит разрыв, все ценности меняются и переворачиваются; и здесь можно ожидать только достижения последней стадии. Таким образом, лидеры мировых подрывных сил в своей последней форме, воплощенной в советском коммунизме, стремятся в первую очередь к возбуждению, разжиганию и поддержке национализма не просто в чисто тактических целях —даже там, где национализм на основании своего антикоммунизма должен обратиться против них самих. Они смотрят дальше, как и те, кто использовал национализм в собственных целях во время предыдущей революции (то есть либеральной), когда они говорили «нация», но подразумевали «антитрадицию», отрицание принципа подлинной верховной власти. Они признают потенциал национализма, который в конце концов выйдет за пределы своих ограниченных противоречий и приведет организмы, которыми управляет, к коллективизму.

Таким же образом лишь разница в степени существует и между национализмом и тенденциями демократического и объединительного характера, противостоящим силам партикуляризма и духа разделения. В этих тенденциях не так заметно, но все же различимо то же явление регрессии, служащее основанием современного национализма; здесь действует именно импульс к более обширному скоплению и уравниванию в глобальном масштабе. Как сказал Жульен Бенда, перспектива последних времен состоит в том, что объектом культа станет все человечество, а не его часть. Тенденция к всемирному братству, далекая от упразднения национального духа с его желаниями и гордостью, в итоге обретет высшую форму —как нация, называемая Человеком, а Бог будет восприниматься если не как враг, [866] то как «недействительная фикция». Когда человечество объединится в колоссальном предприятии, признавая лишь организованное производство, технологию, разделение труда и «процветание» и презирая любую свободную активность, направленную на трансценденцию, оно достигнет того, что в таких течениях считается конечной целью подлинной цивилизации[867] .