Но процесс деградации особенно заметен на этическом плане. В то время как первая эпоха характеризовалась идеалом «духовной мужественности», инициации и этики, направленной на превосхождение всех человеческих уз, и как эпоха воинов характеризовалась идеалом героизма, победы и господства, а также аристократической этикой чести, верности и рыцарства, в эпоху торговцев господствующими идеалами стали чистая экономика, прибыль, процветание (prosperity) и наука как инструмент технического и промышленного прогресса, взывающего к производству и новым прибылям в «обществе потребления». Наконец, пришествию слуг соответствует возвышение до статуса религии рабского принципа —труда. И ненависть, таимая рабами, с садизмом провозглашает: «Кто не работает —тот не ест», а рабская глупость, прославляющая сама себя, создала священный фимиам, превознося человеческий пот: отсюда такие выражения, как «труд облагораживает человека», «религия труда», «труд как социальный и общественный долг», «гуманизм труда». Мы уже говорили, что древний мир презирал работу только потому, что он знал действие, в основе этого понятия лежала противоположность действия и работы как противоположность между духовным, чистым и свободным полюсом и полюсом материальным, нечистым, тяжелым. Утрата чувства этой противоположности и животное подчинение первого второму характеризует последние эпохи. И когда в древнем мире всякая работа при помощи глубинного преобразования из-за ее чистоты и смысла как «жертвы», направленного ввысь, могла искупляться вплоть до того, что становилась символом действия, то в эпоху слуг, следуя движению в противоположном направлении, всякий остаток действия склонен к вырождению в форме работы. Вырождение древней аристократически-сакральной этики в современную плебейско-материалистическую мораль отчетливо характеризуется таким переходом от плана действия к плану работы. Высшие люди, жившие не в таком уж далеком прошлом, действовали либо направляли действия. Современный человек работает. [857] Сегодня существует лишь различие между различными вариантами работы: есть работники «умственного труда», а есть те, кто использует свои руки и обслуживают машины. В любом случае, понятие действия в современном мире вымирает вместе с понятием абсолютной личности. Более того, среди всех признаваемых ремесел в древности считались наиболее позорными посвященные обслуживанию удовольствий —minimaeque artes eas probandae, quae ministrae sunt voluptatum: [858] а это наиболее уважаемый сегодня вид работы. Начиная с ученого, техника и политика, и с рационализированной системы организации производства, «работа» ведет к реализации идеала человекоподобного животного: более удобная, более приятная, более безопасная жизнь, с увеличением до максимума благосостояния и физического комфорта. Современный класс художников и «творческих людей» буржуазии является эквивалентом того класса «слуг роскоши», что развлекал римских патрициев и, позднее, средневековых феодальных господ.

С другой стороны, если тематика, свойственная этой деградации, находит свое наиболее типичное выражение на социальном плане и в современной жизни, она не может отсутствовать на идеальном, теоретическом плане. Как раз в эпоху гуманизма антитрадиционная и плебейская тема проявилась во взглядах Джордано Бруно, который, перевернув традиционные ценности, с неподдельной глупостью и мазохизмом превозносил эпоху человеческих усилий и труда по сравнению с Золотым веком (о котором он не знал ровным счетом ничего). Бруно называл «божественным» животное стремление человеческих потребностей, так как это стремление ответственно за производство «все более чудесного искусства и изобретений», за все большее отдаление человечества от Золотого века, который он считал животным и праздным состоянием, и за приближение человека к божественному. [859] Во всем этом мы находим предвосхищение идеологий, которые, будучи тесно связаны с эпохой Французской революции, считали труд основным элементом общественного мифа и воскрешали мессианскую тему, говоря о труде и машинах и восхваляя прогресс. Более того, современный человек, сознательно или бессознательно, начал обращаться ко вселенной и проецировать на идеальный план опыт, наработанный на фабриках, душой которых является производительный труд.

Бергсон, превозносивший élan vital, проводил аналогию, которую мог провести только современный человек —аналогию между технической производственной деятельностью, вдохновленной чисто практическим принципом, и деятельностью разума. Покрыв насмешкой древний «косный» идеал знания как умозрения, он писал: «Все усилия современной философии познания в ее наиболее радикальных формах направлены на то, чтобы вновь привнести знание в производительный труд. Знать —значит делать. Можно по-настоящему знать только то, что делаешь». [860] Verum et factum convertuntur (истина и факт взаимообращаются). Согласно ирреализму, присущему этим течениям, «быть» означает «знать», дух отождествляется с идеей, а производительный и имманентный процесс познания —с процессом реальности; так идеализированный производительный изнурительный труд в стиле, свойственном последней касте, отражается в высших областях и заявляет о себе как об «истине». Таким же образом в области философских теорий появляется активизм, который, видимо, прекрасно согласуется с миром, созданным пришествием последней касты и «цивилизацией труда».

И действительно, это пришествие отражается в вышеупомянутых современных идеологиях «прогресса» и «эволюции», которые с научной несознательностью извратили всякую высшую точку зрения на историю, способствовали решительному отказу от традиционных истин и создали самые правдоподобные алиби для оправдания и прославления человека последней эпохи. Мы уже говорили, что миф эволюционизма —это не что иное, как вероисповедание выскочки. Если в последние времена Запад верит не в происхождение свыше, а в происхождение снизу, не в благородство первоначал, а в то, что цивилизация происходит из варварства, религия —из суеверия, человек —из животного (Дарвин), мысль —из материи, всякая духовная форма —из «сублимации» или переноса того, что происходит из инстинкта, либидо, комплексов «коллективного подсознательного» (Фрейд, Юнг), и так далее —во всем этом виден не столько результат отклонившихся поисков, а скорее, и прежде всего, алиби или что-то такое, во что с необходимостью должна была верить и желать, чтобы оно было правдой, цивилизация, созданная низшими существами и революциями слуг и парий, уничтоживших древнее аристократическое общество. Нет ни одной области, в которую в той или иной форме не проник бы эволюционный миф, причем с разрушительными последствиями: результатом стало переворачивание с ног наголову всякой ценности, предохранение от всякого предчувствия истины, создание и скрепление всех частей (как в неразрывном магическом круге) мира, населенного оскверненным и злоупотребившим своими возможностями человечеством. В согласии с историцизмом так называемый постгегельянский «идеализм» стал отождествлять сущность «абсолютного духа» с его «становлением» и «самосозданием» —этот дух более не понимался как Бытие, которое есть, которое господствует над собой и владеет собой; человек, сделавший себя сам (self-mademan), почти что стал новой метафизической моделью.

Нелегко отделить процесс упадка по пути золота (эпоха торговцев) от упадка по пути работы (эпоха слуг), так как эти пути взаимозависимы. Как сегодня работа в качестве универсальной обязанности более не воспринимается как отвратительная, нелепая и неестественная ценность, таким же образом кажется не противным, а, наоборот, весьма естественным получать оплату. Деньги, которые более не «горят» в руках, создали невидимые узы рабства, более прочные и более отвратительные, чем те, что в древности хотя бы сохраняли и оправдывали высокий престиж господ и завоевателей. Как всякая форма деятельности стремится стать еще одной формой работы, так она всегда связана с оплатой. В то время как сведенное к работе действие оценивается в современных обществах по своей эффективности, как человек ценится по своему практическому успеху и выгоде; и в то время как, как кто-то заметил, Кальвин действовал как сутенер, пророчествуя, что прибыль и богатство окружены мистикой свидетельства божественного избрания —с другой стороны, призрак голода и безработицы кажется этим новым рабам большей угрозой, чем угроза кнута в древние времена.