С другой стороны, мы должны помнить о том аспекте традиционного духа, в соответствии с которым не существовало никакого объекта или функции, которые сами по себе рассматривались бы как высшие или низшие по отношению к другим. Истинное различие придавалось скорее способу которым переживались объект или функция. Земному пути, вдохновляемому утилитаризмом или корыстью (сакама-карма), противопоставлялся небесный путь действия не ради последствий, а ради самого действия (нишкама-карма), и преобразования всякого действия в ритуал и «жертву». Таков был путь бхакти —термин, в данном контексте соответствовавший больше мужественному смыслу средневековой верности (fides), нежели пиетистскому смыслу, господствовавшему в христианской идее «преданности». Совершаемое в соответствии с этим типом бхакти действие можно сравнить с огнем, рождающим свет, в котором поглощается и очищается материя самого действия. Степень, до которой действие освобождалось от материи, отделялось от корысти и страсти и становилось самодостаточным («чистое деяние», используя аналогичное аристотелевское выражение), определяла иерархию действий и, следовательно, иерархию каст или других органов, соответствовавших им в качестве «функциональных классов».

При таких исходных посылках, не теоретических, а экспериментальных, и, таким образом, даже не выражавшихся открыто, стремление перейти от одного рода деятельности к другому(и, следовательно, из одной касты в другую), которое при поверхностном и утилитарном взгляде может рассматриваться как более достойный и выгодный шаг, едва ли рассматривалось в традиционном мире —настолько, что наследственный характер функций устанавливался сам по себе даже там, где не было каст, а существовали только общественные группы. Всякая функция и деятельность в равной степени казалась отправной точкой восхождения в ином —вертикальном, а не горизонтальном смысле, и не в преходящем, а в духовном порядке. В этом отношении человек, будучи в своей касте, в верности своей касте и собственной природе обладал тем же самым достоинством и чистотой, что и все остальные; это было верным как для шудры, так и для царя. Каждый выполнял свои функции в общем общественном порядке, и при помощи собственной бхакти даже принимал участие в сверхъестественном принципе того же порядка. Говорилось так: «Человек достигает совершенства, поклоняясь исполнением своих обязанностей тому, от которого произошли все существа и который пронизывает весь мир». [301] Бог Кришна объявил: «Как люди обращаются ко Мне, так Я их и вознаграждаю. Каждый во всех отношениях следует по Моему пути», [302] а также: «Поэтому без привязанности всегда совершай работу, которую следует делать, ибо, действуя без привязанности, человек достигнет Всевышнего». [303] Понятие дхармы, или личной природы, которой человек должен быть верен, [304] происходит от корня dr («поддерживать», «обеспечивать»), и выражает элемент порядка, формы или космоса, который воплощает и исполняет Традиция, против хаоса и становления. При помощи дхармы поддерживается традиционный мир, как все живущее и всякое существо; дамба, сдерживающая море чистой случайности и тленности, стоит твердо; живые существа вносят свой вклад в обеспечение стабильности. [305] Поэтому ясно, почему покидание своей касты или смешение каст или даже прав, обязанностей, морали и культов каст считалось кощунством, уничтожавшим действенность всех обрядов и ведущим виновных в «ад», [306] то есть в область демонических влияний, принадлежащих низшей природе. Люди, виновные в пересечении «кастовой линии», считались единственными «нечистыми» существами во всей иерархии; они были париями, или «неприкасаемыми», потому что они представляли собой центры психической инфекции в смысле внутреннего разложения. В Индии только люди «без касты» считались отверженными, и их избегали даже члены низшей касты, даже если те когда-то принадлежали к высшей касте. Наоборот, никого не унижала принадлежность к своей касте, и даже шудра был столь же горд и предан своей касте, как и брахман высшего статуса. Говоря в общем, идея загрязнения касалась не только индивида высшей касты, смешивавшегося с членом низшей касты, но даже последние считали себя загрязненными подобным смешением. [307] При смешении золота и свинца оба вещества изменяются; оба теряют свою природу. Следовательно, каждому было необходимо быть собой. Смешение разрушало традиционный порядок и открывало дверь инфернальным силам, убирая то, что Гёте называл «творческим ограничением». Целью было преобразование «формы», что было результатом бхакти и нишкамакарма, то есть, при помощи действия как ритуала и как жертвоприношения; изменение, уничтожение «формы», неважно как, считалось низким видом эскапизма. Отверженный был просто побежден таким эскапизмом —на арийском Востоке его называли патита, «падшим».

Таким был второй из принципов, на которых была основана кастовая система. Это было сущностно духовное основание, так как Индия, осуществившая эту систему в одной из наиболее строгих версий (даже до того, что забыла прошлое), никогда не имела централизованной организации, которая могла бы внедрить ее средствами политического или экономического деспотизма. Более того, даже в западных формах Традиции можно найти выражения этого принципа. Например, в античности мы встречаем идею, согласно которой совершенство нельзя измерить материально, но оно состоит из тщательной реализации собственной природы. Древние также полагали, что материальность только представляет невозможность актуализировать свою форму, так как материя (ύλη) изображалась в писаниях Платона и Аристотеля как основание недифференцированности и неуловимой непостоянности, делающее вещь или существо неполноценным и несоответствующим своей норме или «идее» (то есть дхарме). В римском обожествлении «границы» (termen или terminus) при помощи возвышения бога Термина до статуса высшего божества (его даже ассоциировали с олимпийским богом Юпитером) как принципа порядка и покровителя «пределов»; в традиции (поддающейся интерпретации в высшем смысле), согласно которой расколовший или убравший один из камней, обозначавших территориальную границу, был проклятым, которого необходимо было убить, едва завидев; и в римском оракуле, объявившем, что эра уничтожения пределов человеческой корысти будет также эпохой(saeculum) «конца света», [308] —во всех этих элементах мы находим эзотерическое отражение того же духа. Плотин писал: «Любая вещь должна быть отдельной вещью; должны быть наши собственные действия и мысли; добро и зло каждого человека должны быть его собственными». [309] Мысль о том, что абсолютное повиновение своим особым функциям ведет к идентичному участию в духовности целого, понимаемого как живой организм, можно проследить до лучших греко-римских традиций; в итоге она стала частью органического взгляда германо-романской цивилизации Средних веков.

Предпосылки к чувству радости и гордости своей профессией (такому, что всякая работа, даже самая скромная, могла выполняться как «искусство») в качестве отзвука традиционного духа сохранялись у некоторых европейских народов вплоть до последних времен. Например, немецкий крестьянин ощущал свое возделывание земли в качестве признака знатности, даже если он не мог считать свою работу, как его персидский двойник, символом и эпизодом борьбы между богом света и богом тьмы. Члены средневековых корпораций и гильдий также гордились своей профессиональной традицией, как знать своими предками. И когда Лютер, следуя св. Фоме, учил, что переходить из одной профессии в другую, чтобы подняться в общественной иерархии, противоречит закону Божьему, ибо Бог дает каждому его состояние, и следовательно, люди должны подчиняться ему, оставаясь там, где они есть, и что единственный путь служить Богу —это стараться на своей работе, то в этих идеях сохранялась традиция и отражался лучший дух Средних веков, хотя и в пределах, присущих теистической и набожной схеме. До пришествия цивилизации третьего сословия (меркантилизма и капитализма) общественная этика, религиозно санкционированная на Западе, состояла в реализации своей сущности и достижения совершенства внутри фиксированных параметров, четко определявшихся личной природой и группой, к которой человек принадлежал. Экономическая деятельность, труд и прибыль были оправданы только в той мере, в которой они были необходимы для существования, и для обеспечения достоинства существования в данном сословии, без приоритета низших инстинктов своекорыстия или выгоды. Следовательно, также и в этой области мы встречаем характер активной безличности.