Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это Молли и Шекспир.

МОЛЛИ. Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней…

УИЛЛ. Ему же вторит голос твой певучий.

Проносится лай собак с полным впечатлением их бега.

МОЛЛИ. Казалось, день взошел… Собаки? Как! Что ж, будет настоящая охота?

УИЛЛ. Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю…

МОЛЛИ (в испуге). Ты слышишь? Это разве понарошку? Земля дрожит от бега кабана!

Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло представление, показывается Адонис с копьем; на него несется кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак, и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают прочь.

УИЛЛ. Один Адонис, без друзей явился…

МОЛЛИ. Кабан-то настоящий, о, Уилл!

УИЛЛ. Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой.

МОЛЛИ. Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас погибнет в схватке с кабаном?

УИЛЛ. Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он, весь в крови… Беги!

МОЛЛИ. О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он далек от склепа! Погибнет он — и красота умрет, и в черный хаос мир вновь превратится.

УИЛЛ. Так говорит Венера, ты на сцене.

На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и, кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия.

Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка, выглядывая из-за кустов и деревьев.

Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно впадая в безумие, хлопает глазами.

ВЕНЕРА. В нем два лица — и два здесь мертвеца! Или от слез двоится образ милый? О бедный мир, ты свой утратил клад! И кто теперь восторг в тебе пробудит? Цветы милы, так свежи их цвета, но с ним навек погибла красота! (Падает у тела Адониса навзничь, измазав лицо кровью, приподнимается.) Адонис мертв, так вот вам прорицанье: печаль в любви таиться будет, ревность сопровождать начало и конец любви и горе — радости сильней. И все ее сочтут обманной, бренной, грехом и похотью, причиной ссор влюбленных до убийств, до войн и смут. Раз губит Смерть моей любви расцвет, не будет счастия любви на свете.

СЭР ТОМАС. О чем она толкует?

ГРАФИНЯ. Да о веке христианском, в котором мы живем.

Венера вдруг склоняется, срывает цветок, расцветший, пока она оплакивала Адониса.

ВЕНЕРА. Цветок мой, сын прекрасного отца! Здесь на груди увять тебе придется, наследник ты, владей по праву ею!

Венера устремляется прочь, но тут же Молли возвращается назад, недаром два лица, два мертвеца двоились в ее глазах: Адонис превратился в цветок, Уилли лежал на земле, окровавленный, без движения, без дыхания. Кабан-то, она знала, она видела, был настоящий, отнюдь не актер в лохмотьях, как следовало.

Молли оглянулась в ужасе. Тут зрители подбежали к ней и тоже застыли в ужасе.

ГОЛОСА. Уилли умер? Мертв? Истек он кровью, возможно, от случайной раны… Ужас! Ужас!

Но тут проносятся звуки флейты и трубы, сопровождающие явление Оберона и Титании со свитой из фей и эльфов.

Хор фей оплакивает Уилли, эльфы убирают тело юноши венками и гирляндами из цветов, Титания все о чем-то умоляет Оберона, винясь в своем увлечении другом умершего, которого он нарочно превратил в девушку; наконец Оберон уступает и всех погружает в сон, с пробуждением от которого происшествия двух ночей все будут вспоминать, как сон.

ГОЛОСА. О чем они? То танец? Заклинание?

ОБЕРОН. Вы все сейчас заснете, и эльф в ночном полете вернет вас до утра, как было и вчера!

ГОЛОСА. Мы засыпаем? Уж проснулись. Сон!

Уилли оживает, сейчас видно, как он влюблен в Молли, и та не нарадуется на него.

Все воспоминают происшествия ночи, как сон.

ГЕНРИ. Уилл, друг мой, какие тут актеры! Без волшебства не обошлось, я знаю.

УИЛЛ. А где ваш паж?

ГЕНРИ. Мне говорят, уехал. То есть Вернон, решив, что я влюбился в ее кузена вмиг, как ты в Уилли. Сонетами твоими я смутил ей душу, и она в сердцах сказала, в досаде, что обман ее раскрылся…

УИЛЛ. Так паж ваш — волшебство или интрига?

ГЕНРИ. Не знаю, что сказать. Во всем уверюсь, когда увижусь с нею в Виндзоре, куда явиться получил приказ.

УИЛЛ. От королевы? Или от Вернон? Паж был ее посыльным, как Амур?

ГЕНРИ. Интрига обернулась волшебством?

УИЛЛ. Чудесные усилия любви.

ГЕНРИ. Как жаль, прошли две ночи сновидений. Ах, ничего чудеснее не помню! Проснулись мы с последним днем весны.

УИЛЛ. Тут и конец моей весенней сказки.

Показываются Молли и Уилли, оба вне себя от радости.

МОЛЛИ. Как мы играли?

УИЛЛ. Ты ослепительна, как солнце.

УИЛЛИ. Солнце любви.

Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон и Шекспир. Гости, пользуясь хорошей погодой, прогуливаются в парке. Среди них Молли и Уилли, которые прохаживаются быстро, как дети, на виду у всех и как бы наедине.

УИЛЛИ (сорвав ветку). Не знаю, как же быть нам с ним?

МОЛЛИ. С кем это?

УИЛЛИ. О, Молли!

МОЛЛИ. А никак.

УИЛЛИ. Но он…

МОЛЛИ (рассмеявшись). Что он? Он пел любовь, что нас свела. Чего еще ты хочешь?

УИЛЛИ. Ах, ничего на свете, как любви твоей!

Он бросил ветку в ее сторону, которую она легко схватила на лету.

МОЛЛИ. Все это хорошо лишь в тайне, иначе грех, огласка и разлука неминуемы, как смерть. Помни об этом.

УИЛЛИ. Готов я к смерти, но в твоих объятьях.

МОЛЛИ. О, нет, живи, иначе свет померкнет в моих глазах, как у старости. С тобой я снова юность обрела, утерянную замужеством.

УИЛЛИ. Как Шекспир с тобой?

МОЛЛИ. Как и с тобой.

УИЛЛИ. Как близнецов, подменял он нас и в жизни, и в сонетах. Разве нет?

МОЛЛИ. Пока не свел, утратив враз меня с тобой. Пусть сам винит себя.

УИЛЛИ. Но как признаться?

МОЛЛИ. Я говорю, никак. Никто не должен знать.

УИЛЛИ. А молва?

МОЛЛИ. «Прекрасное обречено молве».

УИЛЛИ. Это из сонета?

МОЛЛИ (рассмеявшись не без гордости). Который ты присвоил, а посвящен-то мне!

УИЛЛИ. Ничего не присвоил. Я знаю, я был всего лишь маской твоей для света и с тобой сроднился так, что нас не различить.

МОЛЛИ. Но могут разлучить.

УИЛЛИ. Увы! Разлука неизбежна. Тем отрадней всякий час, когда я вижу тебя, и всякий миг свиданья. Когда?

МОЛЛИ. Как знать! Вообще мне не до веселья. Шекспир — насмешник, он меня ославит, да и тебя.

УИЛЛИ. Нет, нет, он нас любит. Он скажет: