Музыка выразительнее слов подтверждала это.

Е к а т е р и н а. Как! В самом деле?! Но я-то не посмею и думать. В семье моей неладно, как я себя помню. А теперь еще все сложней.

Г л и н к а. Они любят друг друга так искренне, так нежно…

Е к а т е р и н а. Как дай нам Бог любить друг друга?

Г л и н к а. Да!

Целый каскад звуков сопровождает его краткое подтверждение.

Е к а т е р и н а (заламывая себе руки). Но вам необходимо обрести свободу.

Г л и н к а. В наше время это почти невозможно. (Раздаются трудно переносимые звуки, как если бы после грома и молнии наступила кромешная тьма.) От меня потребуют веских доказательств неверности моей жены, что трудно достать. А если привлекут к разбирательству ее любовника, а он богат, он откупится, и духовные власти меня же обвинят во всем. Расторгнуть брак не удастся, это долгая тяжба.

Е к а т е р и н а (в полном отчаянии). Ни свободы, ни счастья?! В том-то все дело, а не в климате.

Г л и н к а. Нет, дорогое дитя, теплый климат — это благо для меня, я знаю, и для вас также.

Е к а т е р и н а. Мама мечтает о возвращении в Лубны, где, может быть, удастся вернуть утраченное имение. Я там родилась, я помню, там чудесно! Во всяком случае, там поблизости небольшое имение Александра Васильевича. Там они будут совершенно счастливы!

Г л и н к а (загораясь новой идеей). Так надо ехать в Малороссию! Там теплый и здоровый климат, может быть, даже лучше, чем в Италии.

С улицы, где всегда собиралась публика, когда Глинка садился за фортепьяно, донеслись наивные, щемящие звуки шарманки.