С е р о в Да весел я, и мыслей бродит туча, Как после путешествия в Элладу, Все с большим погруженьем вглубь времен. Ольга Федоровна уходит; входит Матэ. М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это "Inseparable", неразлучник. С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестественно, — вся жизнь превращается в клоунаду. М а т э. А что, мне нравится. С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного. М а т э. В самом деле? С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи. М а т э. Боже правый! С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть… И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника… Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов". М а т э. Звучит, как пророчество. С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая. М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его. С е р о в. Лучше бы я не знал его. М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси. С е р о в. Я сейчас. Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли. С е р о в Коммерция, предприимчивость, искусства, Монархия, тираны, демократья — Все это, все, у греков было, было Задолго до рождения Христа И превратилось в прах; лишь небо чисто По-прежнему, и море омывает Все те же острова, где жизнь цвела, Вся упоенная борьбой, познаньем И красотою мирозданья в целом, И минуло, как минет наше время, Тяжелое, глухое, словно ночь Пред новой бурей над могильной сенью. (Словно не находя места, выходит на балкон.) Жить скучно, но и помереть ведь страшно. Помимо мук последних на исходе… Что ждет за гробом нас? Никто не знает, Да, кроме снов и басен невеселых. Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл? Мне разум дан природой или Богом Зачем? С какою целью? Совершенства? Мы видим смысл лишь в красоте и правде. В неправде и уродстве смысла нет, В их торжестве и проступает смерть, Что побеждает жизнь — и нет спасенья? И бьется в паутине человек — У Бога-паука?! Ха-ха-ха! (Пошатывается и возвращается в комнату.) Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся. Стемнело вдруг и тут же просияло Чудесное видение над морем, Как в "Похищении Европы", да, Все в яви, я плыву, я этот бык, Могучий и послушный красоте В девичьем облике мечты предвечной. Детские голоса: "Папа! Папа! Он мертв. Он умер!"
Кого хоронят там? Уж не меня ли? Иль птичку-неразлучницу, что то же. Прости-прощай! Уж верно, срок подходит. Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители — его персонажи, исчезающие, как тени. ЭПИЛОГ Х о р у ч е н и к о в Среди картин эпохи Возрожденья, Всесилья жизни, блеска красоты Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья Воскликнул, осознав художества мечты: "Хочу отрадного!" Какое слово — От радости, как эхо или зов, Как красота или любовь, — В нем вся эстетика сурового Серова, Пленительно простая, яркая, как снег, Природы праздник, — с нею человек Среди вещей и дум своих весь светел, Каков ни есть, и не потонет в лете, Живую вечность обретя, Княгиня чудная или дитя. Сюита из комедии «Соловьиный сад» ПРОЛОГ Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается. Б л о к В лесу все те же папоротники, Ажурные, в росе и пятнах света, Реликты первых весен на земле, Пугающие таинством цветенья, Как и стоячие недвижно воды, Сияющие блеском глаз, но чьих? А там луга зеленые цветут, Как место, выбранное для веселья, С тропинками неведомо куда. И тут же дали без конца и края, Шоссейная дорога и река, И те ж несбыточные повороты, В которых я бывал всегда один, Боясь неведомого в детстве страшно, Но в юности с отвагой несся вскачь, В союз вступая с тем, чье имя вряд ли Кто ведал, я ж — Великое — прозвал. Единое, быть может? Всеединство? Мне нет нужды до терминов. Но тайна Неведомой осталась бы в душе, Внушая страх, как вечность в искрах звездных, Когда бы не явилась Ты, как в яви, И в яви, и во сне моих стремлений К Великому. И Ты причастна к тайне, Хотя и спишь. Проснись, веди меня К блаженству и страданиям навстречу! |
