«Ты не признавался ей в любви. Это верно. Но разве ты ее не любишь?.. Зачем тогда ходишь? Зачем? — спрашивал себя с пристрастием Митька. — И что может выйти из того, что ты ходишь к ней?»
Когда он не видел Асю несколько дней, ему все постылело. Он считал дни и часы до каждой встречи. И сейчас, в этот новогодний вечер, Митька шел к ней такой счастливый, что счастливее и не бывает.
* * *
Ася встретила его в зеленом шелковом платье, которое так шло к ее белокурым волосам.
— Здравствуйте, Митя. Вы принесли Блока? Ну как вам Блок? Не правда ли, его стихи очень изящны, как он сам? У меня есть его фотография, он когда-то подарил ее папе. Хотите взглянуть?
С фотокарточки на плотной картонной бумаге на Митьку глянули грустные блоковские глаза. Красивое лицо, ничего не скажешь! Митька поглядел в зеркало — куда ему до Блока: нос курносый и непокорный чуб из-под пилотки… И сам себе Митька, в кирзовых сапогах, в чуть великоватой ему стираной гимнастерке, показался мешковатым и неуклюжим.
— Я только на минутку к вам, Ася! Передать книжку и поздравить с Новым годом. — Митька действительно шел на минутку.
— Посидите со мной, Митя, если не торопитесь, — попросила Ася.
— Я никуда не спешу, — сказал Митька.
— Ну вот и хорошо. Я жду Михаила Осиповича. Он в Москве, должен сегодня приехать. А мы пока посидим с вами, я почитаю вам стихи, которые друзья прислали мне из Ленинграда. Садитесь вон туда, на диван, там вам будет удобно.
Ася раскрыла не книгу, а тетрадь и стала читать:
Любовь их душ родилась возле моря,
В священных рощах девственных наяд,
Чьи песни вечно радостно звучат,
С напевом струн, с игрою ветра споря…
Неожиданно она прервала чтение и спросила:
— Нравится?
— Да.
— Эти стихи нельзя читать при ярком свете. Мы сейчас зажжем свечи на елке…
При трепетном свете тонких свечей Ася казалась Митьке еще красивее. Вдруг раздался телефонный звонок. Ася взяла трубку:
— Алло! Откуда? Москва?.. Я так ждала тебя, а ты не приехал, — сказала Ася Михаилу Осиповичу. — И я тебя поздравляю с Новым годом. Очень жаль, что ты не смог приехать. Хорошо, еще Митя заглянул ко мне, а то я совсем заскучала бы. Какой Митя? Ну, Дмитрий… ты знаешь его. Он приходит брать к нам книги. Митя, Михаил Осипович передает вам привет…
— И вы передайте ему привет.
«Что я говорю?! Нужен бригадному комиссару мой привет… Что он подумает обо мне? Мужа нет дома, а я явился поздравить его жену с Новым годом. Хорошенькая история?!»
— Митя, куда вы? — воскликнула удивленная Ася, увидев, что Митька после телефонного разговора засобирался.
— Пора мне, увольнительная кончается, — соврал Митька.
— Митя, ну это же неправда.
— Нет-нет, мне надо идти.
— Ну вот вы какой несговорчивый. Давайте хотя бы выпьем за Новый год. У меня есть бутылка Шато Икема. Вы пробовали Шато Икем?
Ася налила бокалы.
— Я желаю вам, Митя, в новом году демобилизоваться, приехать домой и встретить девушку, которую вы полюбите. Я представляю эту девушку знаете какой? В ярко-красной блузке со смоляными волосами, одним словом — кари очи…
— Почему вы думаете, Ася, что мне нравятся такие девушки? — спросил Митька.
— Вы же украинец, а украинки, насколько я знаю, — это кари очи.
— Я не украинец. Это у меня фамилия такая. У нас в Таганроге много таких фамилий, а мы — русские.
— Но все равно, Митя, я представляю вашу будущую любовь именно такой.
— Прочтите, пожалуйста, еще стихи, — попросил Митька.
Ему почему-то стал неприятен разговор о девушке, которую он якобы полюбит. Разговор этот как бы исключал то, что он любит ее, Асю.
Ася стала читать:
Люблю белокурые косы,
Так первый, рыдая, сказал.
Уйду в глубину под утесы,
Где блещет бушующий вал,
Забыть белокурые косы,
Так первый, рыдая, сказал…
Митька зачарованно смотрел на Асю. Ему не важен был смысл слов, ему доставлял радость ее голос.
Митьке захотелось потрогать Асины волнистые волосы. Он этого, конечно, не сделал. Но от одной мысли у него тревожно и счастливо забилось сердце.
Ася читала медленно своим глуховатым голосом:
…А третий любил королеву.
Он молча пошел умирать,
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идет умирать…
* * *
Все свои служебные дела в Москве бригадный комиссар Щаренский закончил к Новому году. Ничто не удерживало его больше в столице. Он очень хотел Новый год встретить с Асей, соскучился по ней, но страшная беда обрушилась на него, и с этой бедой он должен был справиться сам.
Щаренский надел длинную кавалерийскую шинель с рубиновыми ромбами на петлицах, шапку-ушанку и оглядел себя в зеркале. Ничто внешне не изменилось в нем: все еще молодое, без морщин лицо, черные глаза под широкими дугами бровей светились живым светом, и только отдающие бледностью щеки запали больше обычного.
Он не торопясь сошел вниз по лестнице. Швейцар гостиницы услужливо распахнул двери:
— Погодка-то сегодня, товарищ бригадный комиссар, отменная…
В воздухе роились снежинки. Подхваченные порывами ветра, они кружились, как пчелиный рой, вокруг уличных фонарей.
Михаил Осипович вышел на Красную площадь… На темном фоне четко вырисовывались узорные кремлевские башни, в снежной полутьме тусклым светом отливали купола Ивана Великого, над зданием Верховного Совета билось на ветру темно-багровое полотнище Государственного флага.
Прилегающие улицы и Красная площадь были пустынны. Редко где можно было увидеть запоздалую фигуру путника — все уже сидели за праздничными столами в домах, которые светились тепло-оранжевыми окнами.
Со стороны Спасских ворот к Мавзолею, печатая шаг, шла смена почетного караула. Михаил Осипович проводил ее взглядом. В конце гражданской войны и он был таким же молодым, как эти ребята. Тогда они с Яном Жемайтисом гонялись по пескам Каракумов за бандами басмачей. Каждый день слышали свист сабель и жужжание пуль, но о смерти никто не думал.
— Ты бы поаккуратней, Миша, — не раз говорил ему Жемайтис.
— Не волнуйся! Для меня еще пули не отлили, — с беспечностью молодости отвечал он старшему другу. И это оказалось правдой: не отлили еще пули.
Не испытывал он робости и позже, когда с Михаилом Путивцевым был в Северной Осетии и дрался с бандами националистов. Почему же получилось так, что в какой-то момент он сробел? Пуль не боялся, в атаках не трусил, а тут сробел…
В тридцать девятом году Щаренский работал в центральном аппарате НКВД. Ксеня разыскала его в Москве и рассказала о беде, которая случилась с Михаилом Путивцевым. Она, конечно, надеялась, что он поможет ей. Он действительно хотел помочь и пошел к своему непосредственному начальнику Яну Жемайтису.
— Сколько лет ты не виделся с Путивцевым? — спросил его Жемайтис.
— Семь лет, — ответил Щаренский.
— Семь лет!.. И год в наше время это уже немало… И что мы можем сделать? Ростов не подчинен ни тебе, ни мне. У них свое управление, они должны разобраться там…
— Они разбираются уже два года!..
— Почему ты на меня кричишь? Наша дружба, а тем более служебное положение не позволяют тебе говорить со мной в таком тоне. — Появившийся легкий акцент выдавал волнение Жемайтиса.
— Прости меня, Ян. Но я бы очень хотел помочь этому человеку.
— Ты хочешь помочь? Давай обсудим: что можно сделать? Путивцев все еще находится под следствием?
