— Смотри!.. Живой!.. И, кажется, из русских, из угнанных! А ну-ка останови! — приказал сержант ездовому.

Тот натянул вожжи:

— Тпру!

Сержант легко спрыгнул с повозки и подошел к человеку, который не удержался на ногах и снова повалился на землю. Сержант стал помогать ему подняться:

— Русский?

Но парнишка в лохмотьях ничего не смог ответить — горло перехватили спазмы, а из глаз лились слезы, и сдержать их не было сил.

— Совсем молоденький еще, мальчик почти. А ну-ка помоги! — крикнул сержант ездовому.

— Ну чего плакать теперь? Жив! Жить будешь! — сержант улыбнулся пареньку в лохмотьях.

Он и ездовой помогли Володе Путивцеву добраться до повозки, погрузили его — и он повалился на дно, на солому. Ездовой сел на свое место:

— Но!..

Сержант впрыгнул в повозку на ходу и сказал командным голосом:

— Давай быстрее!..

Это шел стрелковый полк, с которым Володе Путивцеву предстояло теперь уже как солдату Советской Армии проделать обратный путь с боями через всю Померанию, Мекленбург до самого Висмара, где наши войска соединились с английскими войсками.

Так случилось, что 64-ю годовщину Великой Октябрьской революции Владимир Михайлович Путивцев встречал в Берлине.

Утром принесли телеграмму от генерала Бандуристова. Еще раньше по почте на его берлинский адрес пришли поздравления от Юрия Васильевича Тополькова из Лондона и Кузьмы Терентьевича Хоменко и Ларисы из Москвы. Не было такого праздника, чтобы они не обменивались телеграммами, поздравлениями.

Проезжая через Москву, Путивцев на этот раз не смог забежать к Хоменко. У него был всего один день. Экспресс «Ост-Вест», который шел через Берлин, уходил вечером. Владимиру Михайловичу надо было еще побывать у Кремлевской стены, где в урнах был замурован прах двух дорогих ему людей: дядьки его Пантелея Афанасьевича Путивцева и Валерия Валентиновича Шатлыгина.

Шатлыгин умер от инфаркта в шестьдесят пятом году. А дядя Пантюша погиб при испытании новой техники. Их урны в стене разделяло всего несколько метров. На одной было выбито: «Валерий Валентинович Шатлыгин, 1890—1965», на другой — «Пантелей Афанасьевич Путивцев, генерал-лейтенант, 1896—1965».

В Берлин Владимир Михайлович прибыл 5 ноября.

Не первый раз ему приходилось встречать праздники за границей. В 1967 году, на Новый год, он был в Лондоне у Тополькова; 9 мая 1969 года — в Федеративной Республике Германии, в Майнце, у Брэндэнджа, который демобилизовался из американской армии в пятидесятом году в чине майора, женился на немке, жил теперь в ФРГ и работал директором студии телевидения в городе на Рейне.

В Берлине Владимир-Михайлович находился уже третью неделю. Рабочий день складывался напряженно. Вставал он, правда, поздно, около десяти, но потом работал с небольшими перерывами до одиннадцати вечера. В одиннадцать прятал в письменный стол рукопись и шел на прогулку. В это время район восточного Берлина возле Бранденбургских ворот, у границы, где в основном расположены административные здания, пустеет. Поздним вечером редко здесь увидишь живую душу, разве что пограничников у стены, разделяющей город, да сотрудников народной полиции у зданий иностранных миссий и посольств.

Путивцев жил как раз в этом районе, на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе. В шестой раз немецкие друзья любезно предоставляли ему эту тихую, уютную квартиру, зная, что он работает над большой книгой.

Книга была уже закончена, но Путивцев вдруг почувствовал необходимость еще раз побывать и в Берлине и в Ростоке.

В Росток после войны он приехал в шестьдесят пятом году с туристской группой на «Неделю мира на Балтийском море».

На высоких столбах в центре города, на Лангенштрассе, возле Интеротеля, где жил Путивцев, были установлены громкоговорители, из рупоров которых лились мелодии старых революционных песен: «Смело, товарищи, в ногу…», «Вихри враждебные веют над нами…», «Смело мы в бой пойдем…»

В сорок третьем году по этой же улице русских гнали вахманы с собаками на работу. Этот день ему запомнился. Было 20 апреля, день рождения Гитлера, и город разукрашивали фашистские флаги… А ночью началась страшная бомбежка…

Потом был сорок пятый год… Когда стрелковый полк, в котором служил рядовой Владимир Путивцев, проходил через разрушенный Росток. Почти из каждого окна уцелевшего здания тогда свисал белый флаг.

Теперь ветер трепал над головой красные флаги…

Странное, волнующее чувство тогда овладело Путивцевым.

В тот далекий уже июньский день шестьдесят пятого года Владимир подумал, что впервые не чувствует себя  ч у ж и м  в этом городе, что в этом городе нет ничего  с т р а ш н о г о!

Нет, город не виноват! Фашизм, подобно проказе, может обезобразить лицо любого города! Дом может быть школой, а может быть тюрьмой! В «Спорт-Паласте» в Ростоке после сорок пятого года был клуб Красной Армии, а теперь там Балтийская студия телевидения.

В Ростоке на месте авиационного завода «Мариене», производившего смерть, построили огромный рыбный комбинат. Ничего не осталось от ненавистного для тысяч русских, поляков, французов «Мариене», разве что несколько бетонных плит на месте аэродрома. Прежде чем строить, фундаменты старых зданий взорвали, сняли четырехметровый слой земли, и в этом было что-то символическое. Со старым здесь было покончено навсегда. Другая жизнь пришла на берега залива Варнов…

Тогда впервые он подумал о книге.

Во второй свой приезд в Росток Владимир Путивцев побывал на месте кирпичного завода, где был склад во время войны. От завода тоже ничего не осталось. После войны его разобрали на кирпичи жители окрестных фольварков. На дороге между Крёпелином и кирпичным заводом Путивцев нашел могилу сержанта Савостина. Это был тот самый сержант, который в сорок пятом году остановил повозку и подобрал его на обочине.

Могилу он нашел по березкам. Здесь, на плато, росли удивительные березы. Стволы их от долгих и переменчивых морских ветров скручены, как канаты…

Замысел книги вызревал медленно. Когда Владимир Путивцев рассказал о нем Юрию Васильевичу Тополькову, тот одобрил его, предложил свои записи о Германии.

Топольков познакомил Путивцева с Чарльзом Стронгом, когда англичанин приехал в Москву.

В пятьдесят втором Стронг издал воспоминания «Моя война против Адольфа Гитлера». В этих воспоминаниях он рассказал, как погибли голландские разведчики в сорок четвертом году во время операции «Фортитьюд». Голландское правительство заявило ноту протеста правительству Великобритании. Разразился скандал. Полковнику Пейджу пришлось оставить службу в Интеллидженс сервис. Правые газеты обозвали Стронга предателем, но он не раскаивался в том, что сделал.

Большую помощь Владимиру Путивцеву оказали немецкие друзья, которых он обрел в послевоенные годы.

По первоначальному замыслу события в книге заканчивались 9 мая 1945 года, но в последний момент замысел изменился. Друзья в Берлине и Ростоке еще не знали об этом и к приезду Путивцева приготовили папку с новыми для него документами. В ней Владимир Михайлович нашел планы старого Берлина, приказы вермахта последних дней войны, апрельские листовки немецкого движения Сопротивления, план бункера Гитлера под старой рейхсканцелярией, копии завещаний Гитлера, Геббельса и Евы Браун. К сожалению, все это не ложилось в законченную рукопись.

Это могла быть только новая книга…

Какой она будет, Владимир Михайлович еще не знал. Знакомясь с документами, Путивцев обратил внимание, что свое завещание Ева Браун написала еще в сорок четвертом году! В то время это расценивалось как «пораженческие настроения». В бункере Гитлера говорили тогда только «о близкой победе» и за проявление «пораженческих настроений» любому немцу грозила смерть.

Гитлер сам дал повод Еве Браун составить завещание, сказав любовнице: «Если мы попадем в плен, нас выставят в клетке в московском зоопарке…»

В завещании Евы Браун не было никакой политики. Как всякая бережливая немка, она заботилась о том, кому достанется после смерти ее имущество. Сестрам Гретль и Ильзе она завещала золотые вещи, шубы, платья, «все письма фюрера ко мне и черновики моих писем к фюреру».