— И давно он этим непотребством занимается? — спросил Гребенников.
— Та ни. — Подумав немного, Тихон Иванович добавил: — Ранее цего я за ним не замечал, а тут як сказився, будто конец свита почуял.
— А что ж, попадьи у него нет? — полюбопытствовал следователь.
— Вдовый он.
Следователь достал из папки бумагу, протянул ее Константинову:
— Прочитайте и скажите, не знаком ли вам этот почерк?
Тихон Иванович достал из нагрудного кармана очки, приладил их на носу, взял бумагу.
«Дарагие товарищи сам я беднага рода и советска власть мине как мать родная потому коль вижу супостатов советской власти не молчу. Таким супостатом есть наш церковный староста Константинов замыслил он с церковниками дурное намеднись приезжал к нему человек из-за границы от папы римского, а может от какого другого злодея. Спешу предупредить вас как бы лиха не была».
«Ах ты, змея подколодная!» — Тихон Иванович узнал почерк отца Еремея и воскликнул в негодовании:
— Да это он!
— Кто?
— Отец Еремей, пакостник… Ишь, хитрец! Притворился! Пишеть, як малограмотный, а сам семинарию кончил. Вот подлюга, — не выдержал, выругался Константинов.
* * *
Михаил в этот вечер вернулся из командировки. Ксеня — к нему со слезами. «Что за ерунда», — подумал он. Обедать Михаил отказался, пошел к Захару — мужу Марфы. Путивцев написал заявление на имя начальника городского ГПУ. Так и так, мол, мы, коммунисты, такой-то, такой-то, ручаемся за нашего тестя. Человек он безвредный, к Советской власти лояльный, и потому просим отпустить его под наше поручительство. И две подписи. С этой бумагой отправился в ГПУ, к начальнику. Тот прочитал заявление, вызвал Гребенникова. Познакомились.
— Понимаете, товарищ Путивцев, есть у нас сведения, что из-за границы в город приехал опасный человек. Решили проверить… Теперь все выяснилось. Можете забрать тестя хоть сейчас. Однако… — Гребенников по привычке щелкнул пальцами. — Дурмана религиозного у него полная голова.
— Это я знаю, — сказал Михаил.
Тихона Ивановича он подождал в коридоре. Тот вышел — и сразу к зятю:
— Спасибо, Миша…
Михаил ответил сдержанно:
— Здравствуйте, Тихон Иванович. Пойдемте, а то дома волнуются…
Константинов видел, что Михаил чем-то недоволен, но расспрашивать не стал, только вздыхал изредка. Они вышли на улицу.
— Вот вы, Тихон Иванович, попов любите, а они вам за любовь подлостью платят.
— Та пропади они пропадом. Я их николы не любив! — зло воскликнул Константинов. — Господи! Покарай богоотступников, шо твоим именем черное дило робять… И прости меня, грешного…
Возле Степка, где стояла церковь, Тихон Иванович взял Михаила за руку:
— Погодь тут чуток. Я быстро.
Отца Еремея Константинов нашел в доме при церкви. Тот явно не ждал этого визита. Прикинулся радушным:
— Тихон Иванович, вы? Какими судьбами?..
— Не ждал, антихрист! Иуда!.. Будь ты проклят, развратник! Вор!.. Страшись суда божьего!.. — И швырнул в ненавистное, искаженное злобой лицо ключи от церковной кассы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В сентябре пошли монотонные, нудные, моросящие дожди. Прояснивалось редко. Но осень еще только угадывалась. Листья на деревьях были зеленые, свежие, дороги просыхали быстро, выскальзывающее временами из-за туч солнце, как горячим утюгом, проглаживало их, и, даже когда выпадали по-настоящему прохладные дни, еще не верилось в то, что пришла осень, и ходили в рубашках с закатанными выше локтей рукавами.
В один из таких сентябрьских дней Михаилу Путивцеву пришла телеграмма от старшего брата:
«Приеду двадцатого поезд десятый вагон седьмой».
Комбриг Путивцев получил благодарность «за успешное выполнение правительственного задания». В Москве ему вручили путевку в санаторий РККА на берегу Черного моря, а дорога туда лежала через родные края.
Пантелей Афанасьевич стоял у раскрытого окна вагона и смотрел на приазовскую, выгоревшую за лето степь. Только вдоль железной дороги кустились заросли чертополоха и лебеды, влажно-зеленые от недавно прошедшего дождя. Желтизной отсвечивала стерня. Еще дальше чернел свежевспаханный клин чернозема.
Поезд замедлил свой бег — начались пригороды. Над высокими подсолнухами с тяжелыми, опущенными книзу шляпками кружились стремительные воробьи. На бахчах лежали арбузы. Один, расколотый, с ярко-красной сахаристой сердцевиной, валялся у самой дороги.
В Германии арбузов не было, а в Москве Пантелей тоже не успел отведать. При виде этого расколотого арбуза у Путивцева пересохло в горле.
В сиреневой кисейной дымке показались трубы металлургического завода. Мимо проплыла водокачка — поезд подходил к станции. Сам город находился в железнодорожном тупике, и поезда дальнего следования в него не заходили.
— Подъезжаем, — сообщил проводник. — Вам помочь? (Путивцев был в форме с орденом Красного Знамени на груди.)
— Что вы, товарищ… Я сам.
Пожелав попутчикам счастливого пути и взяв чемодан, Путивцев стал пробираться к выходу. В раскрытую в тамбуре дверь увидел Михаила, который легкой рысцой трусил за седьмым вагоном.
Поезд еще не совсем остановился, а Пантелей Афанасьевич легко спрыгнул с подножки и сразу попал в объятия брата. По перрону к ним уже спешили Романов и Ананьин.
— Ну, здорово, Пантелей, здорово!.. — Романов тоже обнял его.
Они расцеловались. Потом настала очередь Ананьина.
— Хорош! Хорош!.. Ничего не скажешь, — разглядывая Пантелея, говорил Ананьин, тиская руку железными пальцами.
— Рад видеть вас всех вместе. Живы-здоровы?
— Как видишь, — ответил за всех Романов. — А ты как?
— Нормально.
— Пошли, что ли…
У перрона стоял автомобиль.
— Вы, я вижу, разбогатели, — заметил Пантелей.
— Богатеем понемножку… Ты где сядешь, впереди? — спросил Романов.
— Все равно.
— Тогда я впереди сяду, если не возражаешь. Сподручней мне с моей деревяшкой.
В машине было душно, крыша нагрелась на солнце. Опустили боковые стекла.
— Как тебе ездилось, брат, в Германию? — спросил Михаил.
— Коротко не ответишь.
— А ты не коротко, — посоветовал Ананьин.
Машину мягко качнуло на выбоине.
— «Бюик»? — поинтересовался Путивцев у шофера.
— «Бюик», товарищ комбриг.
— Эх, братцы, скорее бы научиться все это делать своими руками — и автомобили, и самолеты. Тогда нам никакой черт страшен не будет. А пока приходится покупать и то и другое.
— Скоро научимся, — пообещал Романов.
— Как ты? — спросил Пантелей Михаила. — Как Ксеня?
— У меня все в порядке. Ксеня дома с Вовкой.
— Вовке сколько уже?
— Четвертый год.
— Мать не прибаливает?
— Есть немного. Как дадут квартиру, заберу ее в город. Ксеня тут не даст ей ничего по дому делать — будет отдыхать.
— Как все? Максим? Что Алексей?.. Лентяй он насчет писем. Еще весной прислал мне открытку: докладываю, товарищ комбриг, служба идет нормально, числюсь в рядах отличников боевой и политической подготовки… И с тех пор — ни слова.
— Алешка демобилизовался. Неделю уже как в Солодовке. Сегодня приезжает. С тобой хочет повидаться, — сообщил Михаил.
— Это здорово! В кои-то веки все вместе соберемся…
Машина выехала на Камышановскую. Слева осталась заводская бухта, где стояли суда подсобного рыболовецкого хозяйства металлургического завода.
— Захар теперь тут директорствует, муж Марфы, — сообщил Михаил.
Появление автомобиля на Амвросиевской вызвало оживление. Как только машина остановилась, мальчишки окружили ее, наиболее смелые пытались стать на подножку.
— Дядя, погуди…
Клим, опередив шофера (знал, что тот — противник ненужного гудения, так как это разряжало аккумулятор), нажал на клаксон в угоду ребятам.
На звук клаксона вышла Ксеня. Пантелей и Михаил вылезли из машины.
— Знакомься, — сказал не без гордости Михаил. — Моя жена.
