В пути только Демид понял, что война принесла его Родине. Чего только он не насмотрелся: повешенных, расстрелянных. А слез столько людских видел, сколько не видел их за всю прежнюю долгую жизнь!

Электростанцию, которую он строил в тридцатые годы, нашел в руинах. Село, где он жил одно время на Украине, сожженным дотла.

Везде народ голодный, обозленный. Только злобу свою, ненависть справедливую в глазах прячет. Опасно ее выказывать: пулю можно получить или петлю на шею.

Войдя в Таганрог, Демид широко перекрестился.

Знакомыми улицами, минуя центр, выбрался на Касперовку, скрипнув калиткой, вошел в дом тетки Зинаиды. Как чувствовал, что Лариска если и осталась в Таганроге, то у тетки живет. И точно.

Усталая, мужеподобная Зинаида не обрадовалась приходу оборвыша, каким выглядел Демид. «Еще один дармоед приперся», — недовольно подумала она.

Лариса же, увидев отчима, только ахнула радостно и заплакала. Демид обнял ее за плечи, ставшие хрупкими, прижал к себе, сжевывая слезы с бороды…

Долго просидели Демид с Ларисой в тот вечер.

Сразу же после того как немцы появились в городе, она наняла подводу и перевезла свои вещи на Касперовку. Вещей у нее было много, и тетка не возражала против ее переезда. Забеспокоилась только:

— А если узнают, кто ты? Тогда и мне плохо будет…

— Не узнают. Кто им скажет? Ты же не скажешь, побоишься, — не стесняясь, грубо ответила Лариса. — А другие люди, кто знает, не скажут… Люди они! Поняла? Люди…

Лариса храбрилась. Но ей самой первое время было страшно. А вдруг и вправду кто донесет: жена, мол, энкаведешника… Но время шло. Никто не доносил, и Лариса понемногу успокоилась.

На менку в деревню Лариса ходила с теткой. Сначала все обходилось. Но однажды в Николаевке ее чуть не изнасиловали. В дом, где они с теткой остановились на ночлег, ввалились пьяные полицаи, увидели Ларису и поволокли в свою хату. На ее счастье, по дороге им попался немецкий офицер. Лариса стала кричать, отбиваться от полицаев. Видно, она немцу тоже приглянулась: наорал он на полицаев, прогнал их. А ее к себе в дом позвал. Вежливо так позвал. Что было делать?

От офицера Лариса тоже ушла нетронутой. Водочка помогла. Русская водочка и ее хитрость.

Подливала она немцу щедро. Нашлись в ее памяти и немецкие слова, которые подзадоривали офицерика, бередили его самолюбие: русские, мол, мужчины стаканами водку хлещут. А ты что ж, немец, слабак? Ну, немец и не выдержал, выпил залпом граненый стакан. Сразу полез целоваться. Ничего не сделаешь, пришлось целоваться. Она ему еще подлила: крепкий оказался офицерик. Самогон его только доконал, который у хозяина нашелся. А Лариса — ходу. Дело уже было перед рассветом. Разбудила тетку и скорее — в город: не успели они ничего наменять в этот раз. С тех пор Лариса на менку не ходила.

Слушал Демид и чувствовал, как от обиды, от гнева дышать стало тяжело.

— От каты! От каты! — шептал он. — Ничего, дочка, ничего… Теперь я буду на менку ходить… Как-нибудь перебьемся. Дождемся своих…

Командующий воздушной армией приказал разбомбить мост через Днепр. Мост сильно охранялся немецкими истребителями, и первая попытка прорваться к нему окончилась неудачно — дивизия генерала Путивцева потеряла три бомбардировщика. Тогда Путивцев решил использовать «этажерку Вахмистрова»: к каждому бомбардировщику прицепили по три истребителя «И-16», вернее, два были установлены на крыльях, а один подвешен внизу. Установили дополнительные баки с горючим, содержимое которых должно было быть выработано при подлете к цели.

«Цирк Вахмистрова», как окрестили летчики, меткие на словцо, новое ударное подразделение, решил вести сам Путивцев: ведь он не раз водил бомбардировщик с прицепленными к нему тремя и даже пятью истребителями.

Стоял ясный осенний день. Кое-где по чистому небу легко скользили тучки.

Тяжело гудя моторами, три «этажерки Вахмистрова» неумолимо приближались к цели. Моторы на истребителях тоже работали, помогая самолетам-маткам. У каждого истребителя под фюзеляжем было подвешено по две 250-килограммовые бомбы.

Не долетая пятидесяти километров до Днепра, Путивцев дал команду на расцепку. Расцепка произошла без осложнений — все девять истребителей благополучно покинули самолеты-матки.

— Успеха вам! — пожелал Путивцев командиру истребительной эскадрильи и, сработав рулями поворота, развернул бомбардировщик в сторону своего аэродрома.

Летчики-истребители, которые пошли на бомбежку моста, рассказывали потом, что все прошло как нельзя более удачно. Немцы, охранявшие мост, сначала не обратили внимания на «маленькие» самолеты, которые появились в небе: дальность от русских аэродромов была такова, что истребители русских едва могли долететь сюда, а тем более с бомбами. И только когда в районе моста стали раздаваться сильные взрывы, противовоздушная оборона врага всполошилась — лихорадочно забили зенитки, к мосту устремились «мессершмитты».

Советские истребители пикировали на мост с двух тысяч метров; не долетая до земли полкилометра, отчетливо видя цель, они точно сбрасывали бомбы: рухнул один пролет, был сильно поврежден другой. Все произошло в считанные минуты.

Как только «мессершмитты» вошли в соприкосновение с русскими «И-16», зенитная артиллерия врага прекратила стрельбу — завязался воздушный бой. «Мессершмитты» превосходили «И-16» в скорости, но русский истребитель был маневренным самолетом и имел хорошее вооружение. Девять самолетов представляли значительную огневую мощь. Беспорядочная горячая стрельба в небе довольно быстро передвигалась на восток, к линии фронта.

Вскоре немецкие истребители прекратили преследование и направились к месту своего обычного барражирования.

За эту операцию командир авиадивизии генерал-майор Путивцев получил орден Красной Звезды и выговор от командующего воздушной армией:

— Я уже не раз предупреждал вас, чтобы вы не водили сами подразделения в бой. Вы — командир дивизии, а не командир звена или эскадрильи…

— Товарищ генерал-лейтенант, но вы же говорили, что в исключительных случаях можно, а это как раз был исключительный…

— У вас каждый случай исключительный! Впредь запрещаю вам без моего личного разрешения подниматься в воздух! Ясно?

— Ясно, товарищ генерал-лейтенант!

— Вы поймите, Пантелей Афанасьевич, — уже мягче добавил командующий армией. — Командира дивизии надо готовить долгие годы… Ваш опыт, ваши знания прежде всего нужны на земле, на командном пункте… — И снова в заключение строго сказал: — Имейте в виду: в следующий раз выговором не отделаетесь…

В душе Пантелей Афанасьевич был не совсем согласен с командующим. Посылать в бой молодых летчиков, а самому, с таким опытом, оставаться на командном пункте — разве это правильно? Была у него еще одна причина, по которой он рвался в бой. В сентябре он узнал о гибели Алексея под Бродами. В январе от Шатлыгина пришла весть о смерти Михаила. Тяжело он пережил эти утраты.

Пантелей знал, что Михаил относился к нему с особой любовью, и сам любил его. Но почему же никогда не дал этого почувствовать брату, почему так скупа на проявления чувств мужская любовь?.. Любил он и Алешку за веселый нрав, за удаль… Смерть на войне первыми выбирает лучших! Конечно, на фронте гибнут все, но среди погибших настоящих людей больше. Тех, кто не струсил, поднял в атаку роту, пошел на таран, вызвался прикрывать отходящих…

В его дивизии погиб недавно молодой летчик, с которым он познакомился при не совсем обычных обстоятельствах.

Один из полков дивизии получил новые бомбардировщики «Пе-2». Молодые летчики облетывали их. Внимание Пантелея Афанасьевича привлек один самолет в вышине. Сначала гул, необычный гул моторов, которые работают на полной нагрузке при фигурах высшего пилотажа. Бомбардировщики таких фигур не выполняли и не были предназначены для этого. А этот?.. Путивцев стал наблюдать за самолетом. Мешало солнце, которое светило прямо в глаза, а самолет был на большой высоте… Но вскоре не осталось никаких сомнений: «Пе-2» делал фигуры высшего пилотажа. Инструкцией это было категорически запрещено. Путивцев не сомневался, что командир полка всыплет подчиненному.