В это время в приемную вышел Хоменко, услышал конец разговора.

— Тебя на заводе многие помнят. От старых рабочих то и дело слышу: «А при Путивцеве…», «А вот Михаил Афанасьевич…»

— Так уж и говорят… — довольный услышанным, обронил Михаил.

— Ты знаешь, врать я не стану. Зайдем к директору или прямо по цехам?

— Давай по цехам.

Кузьме Хоменко тоже не терпелось показать Путивцеву завод, те перемены, которые произошли на нем.

А Хоменко было чем похвалиться. Все заводские дороги заасфальтированы. У цехов появились площадки, где молодые рабочие в обеденный перерыв могли заниматься спортивными играми. В горячих цехах установили вентиляторы, дымососы, колонки с газированной водой, на крышах — световые фонари. В столовой — разнообразие мясных и овощных блюд. Основная часть продуктов поступала из подсобных хозяйств, и обеды были дешевыми.

Кроме общезаводской бани, в каждом цехе оборудовали бытовку с душем, раздевалкой. Уютными выглядели красные уголки в цехах.

— На заводе человек проводит по крайней мере треть своей жизни. Завод — второй наш дом. Вот мы и стараемся, чтобы рабочий чувствовал здесь себя как дома, — рассказывал Хоменко. — Это наш новый мартеновский цех, — пояснил он. — Перед цехом даже цветник разбили. Приезжай летом, увидишь.

— Небось, петунью посадили, табак?..

— А ты откуда знаешь? — удивился Кузьма.

— Мы в свое время с Романовым об этом мечтали. Над солодовским колхозом по-прежнему шефствуете?

— А как же! Они там такой клуб отгрохали!

— А в Красном яру обелиск не поставили? — поинтересовался Михаил.

— Поставили. А на цоколе высекли: «Беззаветным красным борцам от людей нового мира».

— Наизусть помнишь? — Михаил улыбнулся.

— Как же не помнить, если сам сочинял.

Время от времени в их разговор встревал Вовка. Когда-то Михаил привозил сына на завод. Огромные машины, гул мартеновских печей, реки расплавленного металла, раскаленные трубы, скользящие по желобам, — все это тогда только пугало Вовку. Был он еще мал. Теперь сын всем интересовался: а это зачем? а это что? Михаил радовался. Он всегда радовался, когда мог показать дорогим ему людям то, чем гордился.

«Не смогу я без Вовки, без Ксени, — неожиданно подумал Михаил. — А может, взять их с собой?.. Не получится. Вовку срывать в середине года со школы нельзя. И Тихон Иванович болен, не годится оставлять его без присмотра. Доживем до лета, а там видно будет. Летом что-нибудь придумаем. Порознь жить не станем».

— Пойдем, глянем на бухту, — предложил Михаил.

На косогоре остановились. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась зеркальная гладь. В бухте стояло семь рыболовецких ботов, вмерзших в лед.

— Рыбой рабочих полностью обеспечиваем, — с гордостью сообщил Хоменко.

— А на Беглицкой косе рыболовецкое хозяйство работает?

— Работает. Хорошее место вы тогда выбрали.

Небо постепенно прояснялось. Море было видно почти до самого горизонта. На его скользкой поверхности то в одном, то в другом месте вспыхивали крученые снежные вихри. На канале, где недавно прошел ледокол, громоздились небольшие торосы.

«Это и есть счастье! — подумал Михаил. — Быть дома! Видеть все это. Стоять здесь… Дышать этим воздухом… Поймет ли меня Кузьма, если сказать ему? Наверное, надо пережить то, что пережил я, чтобы понять».

Корреспондент агентства Рейтер Чарльз Стронг время от времени обменивался письмами с советским пресс-атташе в Берлине Юрием Топольковым. Сведения об американском после Бельгии Гибсоне, полученные Стронгом от Тополькова, были переданы по назначению. Сыграли ли они свою роль, Стронг не знал, но Гибсон так или иначе не был назначен американским послом в Берлин.

Когда началась война, почтовая связь между Берлином и Лондоном прервалась. Письма теперь шли кружным путем через Москву. Этот путь, естественно, был длиннее, но надежнее. Берлинские новости крайне интересовали английского журналиста, в свою очередь Топольков тоже был заинтересован в получении неофициальной информации от своего коллеги из Лондона, человека эрудированного, повидавшего свет.

Стронг в свое время немало поколесил по миру. Побывал в Японии, Китае, Африке, в Латинской Америке. Все эти страны и континенты привлекали Стронга своей экзотикой. Там он искал необычные сюжеты для своих произведений. Но писателя из Стронга не получилось. Две его книги, изданные малым тиражом за счет автора, успеха не имели.

На журналистском поприще славы он тоже не сыскал. Его корреспонденции содержали точную информацию, за что его ценили в агентстве Рейтер, но очерки и статьи отличались такой непоколебимой логикой, которая, возможно, позволила бы ему добиться успехов в точных науках, но не в литературе.

Чарльз Стронг был достаточно умей, чтобы понять это, и обладал решительным характером, чтобы изменить свою жизнь. Получив предложение от Интеллидженс сервис, Стронг, не раздумывая, дал согласие.

Став разведчиком, Стронг использовал агентство Рейтер как надежную «крышу» для своей новой работы. Отныне его жизнь делилась на обозримую, явную, открытую и тайную, скрытую от людских глаз. Этой второй жизни он отдавал большую часть своих сил и способностей.

Еще в Токио Стронг познакомился с германским послом фон Дирксеном. Дирксен был дипломатом старой школы. Дипломатов старой школы Гитлер называл «болтунами». Они были не в чести у «богемского ефрейтора». Дипломаты платили ему тем же.

Дирксен интересовал английскую секретную службу. Войти к нему в доверие — это и было первым заданием новому сотруднику Интеллидженс сервис.

В Германию из Японии Стронг приехал с рекомендательными письмами от Дирксена к Вайцзеккеру. В тридцать восьмом году Вайцзеккер стал статс-секретарем министерства иностранных дел. Он познакомил английского журналиста с бывшим бургомистром Лейпцига Герделером и фельдмаршалом Вицлебеном, возглавлявшими оппозицию Гитлеру.

После подписания Мюнхенского соглашения по настоянию Чемберлена английская секретная служба стала сворачивать работу по подготовке государственного переворота в Германии. Чарльза Стронга послали на Ближний Восток. Это была нудная командировка, и он был благодарен своему непосредственному начальнику полковнику Пейджу, который вытащил его из этой дыры и послал в Соединенные Штаты.

Американцы решили организовать свою стратегическую разведку. Но у них не хватало работников. Поэтому генерал Донован, возглавлявший американскую секретную службу, попросил Интеллидженс сервис направить в Америку несколько человек из своего ведомства в качестве консультантов.

Провожая в Штаты Стронга, полковник Пейдж напутствовал его: «Учти, у Донована есть пунктик: он страдает «красной болезнью». Поэтому Стронг, получив письмо от Тополькова из Берлина, не стал называть Доновану источник информации.

С Донованом у Стронга сразу сложились неплохие отношения.

У американцев можно было и кое-чему поучиться. Донован показал Стронгу диверсионную школу. Здесь обучали молодых, спортивного вида парней взрывать поезда, самолеты и дома, пользоваться глушителем при стрельбе из пистолета и автомата, обращаться с оружием, которое имело самый безобидный вид — авторучки, зонтика или подзорной трубы. В школе были не только американцы, но и немцы, голландцы, французы, бельгийцы, греки — словом, представлен почти весь Европейский континент. Этим Донован не удивил Стронга — подобные школы давно были в Англии. В отличие от англичан генерал Донован большие надежды возлагал на диверсантов и, к удивлению Стронга, совсем не принимал в расчет оппозиционные группы гитлеровскому режиму в Германии. Этим Донован напоминал Стронгу Чемберлена. Слава богу, эра его кончилась. Вскоре после нападения на Польшу Чемберлен ушел в отставку, а премьер-министром стал Уинстон Черчилль.

Вся Англия делилась теперь на сторонников «миротворца» Чемберлена и поборников решительных действий против Гитлера Черчилля. Стронг принадлежал ко второй группе. Когда он вернулся в Англию, его назначили начальником отдела, который занимался зарождающимся европейским движением Сопротивления и оппозиционными группами в Германии. В отличие от Чемберлена Черчилль придавал серьезное значение оппозиции против Гитлера.