— За последние полгода германские самолеты сто восемьдесят семь раз нарушили Государственную границу СССР. Ваше личное мнение: большинство этих нарушений носит случайный характер или нет?

— Большинство этих нарушений как раз носит не случайный характер, товарищ замнаркома. Об этом говорят и глубина полетов и их направление. К сожалению, за все это время мы сбили лишь один самолет-нарушитель, и только потому, что он первый открыл огонь по нашим. В сбитом самолете были обнаружены фотоаппаратура и карта советских пограничных районов.

— Как ведут себя немцы, когда вы предъявляете им претензии по поводу нарушения границы? — спросил замнаркома.

— Отменно вежливы… Проявляют внешние знаки «дружелюбия». Все претензии принимают безоговорочно. Обещают наказать виновных. Но наши агентурные данные говорят о другом: в своем кругу они, не стесняясь, говорят о том, что их полеты носят разведывательный характер.

Заместитель наркома достал из ящика стола «Герцеговину Флор».

— Хотите закурить? Да, я запамятовал, что вы не курите.

Замнаркома встал и подошел к карте.

— Покажите районы, где немцы в последнее время ведут фортификационные работы?

Щаренский тоже подошел к карте.

— Вот здесь, товарищ генерал-лейтенант. Против участков Рава-Русского, Медынского и Ольшанского погранотрядов. В этих местах они сооружают и укрепления полевого типа: доты, пулеметные гнезда, окопы — и противотанковые препятствия: рвы, надолбы.

Замнаркома сделал на карте пометки цветным карандашом и спросил:

— Ну а как пограничники, как настроения?

— Я написал об этом подробный отчет начальнику политуправления погранвойск.

— Отчет я ваш читал, — перебил замнаркома. — Вы не по писаному, Михаил Осипович, так сказать, неофициально.

— Если неофициально, то могу сказать, что ребята подобрались в погранвойсках славные. Горжусь, что работаю с такими людьми.

— Вы знаете, что мы представили к правительственным наградам четыреста девяносто девять бойцов и командиров пограничников Киевского и Белорусского военных округов? — спросил генерал-лейтенант.

— Да, начальник политуправления говорил мне об этом. Спасибо вам.

— За что мне-то спасибо? Спасибо пограничникам, что так службу несут. Так и передайте в войсках, когда вернетесь на место: Народный комиссариат внутренних дел благодарит их за отличную службу! Ну, не буду, Михаил Осипович, больше вас задерживать, — генерал-лейтенант на прощание протянул руку. — Знаю, что вам нужно еще показаться московским эскулапам. Ни пуха вам, ни пера, как говорят студенты перед экзаменами.

Из наркомата Щаренский поехал прямо в спецполиклинику. В машине он почувствовал вдруг страшную слабость. «Устал. Я просто устал!» — подумал он.

Тягостными были дни, которые Щаренский провел в специальной клинике… Казалось, не пойди он в больницу, никакой беды бы не было. Но обмануть можно себя — не болезнь…

Страшный смысл слова, написанного по-латыни в истории его болезни, в которую успел заглянуть бригадный комиссар, пока врач говорил по кремлевскому телефону из другой комнаты, а медсестра, легкомысленно отвернувшись, занялась каким-то своим делом, дошел до него сразу.

Когда вернулся врач и они остались вдвоем, Щаренский сказал ему, что все знает о своей болезни. По лицу врача, смертельно побледневшему, он понял, что это уже не предположение, а  д е й с т в и т е л ь н о с т ь.

— Ну что вы так испугались, доктор. Можно подумать, что болен не я, а вы. Лучше скажите мне прямо: сколько мне осталось?

— Я не знаю, — тихо ответил доктор.

— Ну а все-таки? — настаивал бригадный комиссар.

— Может, год… А если повезет, два…

— Будем надеяться, что мне повезет…

— Товарищ бригадный комиссар, может быть, все-таки операция?..

— А у вас были случаи успешной операции при раке печени? Только правду.

— Нет, не было…

— Ну вот, а вы говорите: операция. Лечь под нож сейчас — значит уже ничего не сделать. Вернее, не успеть сделать. А у меня еще есть на земле кое-какие дела…

Какие дела у него еще на земле? Тогда бы он не мог сразу ответить на этот вопрос. То, что дела были, он знал, но какие из них первоочередные? И только спустя несколько дней он понял, что ему надо сделать в первую очередь.

Выйдя из клиники, он позвонил замнаркома.

— Я просил бы вас принять меня перед отъездом по неотложному делу.

— Я жду вас, Михаил Осипович. — И уже по его тону Щаренский понял, что замнаркома знает о его болезни.

— …Прошу вас оставить меня на моей прежней работе до тех пор, пока я в силах буду ее выполнять. Я обещаю вам, я даю вам слово коммуниста, что, как только почувствую, что это наносит ущерб делу, я сам подам в отставку, — выпалил он заранее заготовленную фразу, едва войдя в кабинет.

— Конечно, Михаил Осипович, — сказал замнаркома, — если вы этого хотите. Но надо ли?..

— Надо! — перебил Щаренский уже не по чину, а по праву приговоренного к смерти человека. — Есть еще у меня к вам одна просьба… Очень большая просьба, — повторил бригадный комиссар. — Был у меня друг, вернее, он и есть… Его арестовали в тридцать седьмом году… Я убежден, что это судебная ошибка. Понимаете, меня не будет, — сбивчиво заговорил Щаренский, — и тут уж ничего не поделаешь… Одним членом в партии станет меньше… Но если вы поможете… меньше не будет. Это настоящий коммунист… И только по ошибке… Да вы же знаете, что было при Ежове…

— Погодите, погодите, Михаил Осипович, но ведь это совсем не по моей части, ведь это совсем не по моему ведомству…

— Товарищ генерал-лейтенант, вас знает Сталин… Только вы можете… А я этого не забуду. Да что я? Не забудут многие, не забудет Путивцев.

— Как вы сказали — Путивцев? Это товарищ, о котором вы просите?

— Да, Путивцев, Михаил Путивцев…

Замнаркома облегченно вздохнул, он даже не пытался скрыть этого.

— Я думаю, Путивцев уже дома, — сказал он спокойнее.

— Дома?

— Да, дома… Да что вы стоите, Михаил Осипович, садитесь.

Замнаркома рассказал, что несколько дней тому назад он присутствовал на заседании в Наркомате обороны. Слушался вопрос о состоянии западной границы. Маршал Шапошников и Шатлыгин докладывали народному комиссару маршалу Тимошенко о строительстве укрепленных районов на новой границе.

В конце своего доклада Шатлыгин сказал: «Немало сделано, товарищ нарком, но работы еще много». — «Что вам нужно, товарищ Шатлыгин, чтобы ускорить работы по укреплению нашей западной границы?» — «Не хватает людей, товарищ маршал. И не просто людей, а толковых организаторов». — «Разве у нас мало в стране толковых организаторов?» — «В стране немало. А у меня не хватает». — «Кто вам нужен конкретно?»

Шатлыгин назвал несколько фамилий и добавил: «Товарищ нарком, один из названных мной… Понимаете, произошла ошибка… фамилия его Путивцев. Михаил Путивцев…» — «Вы ручаетесь за него?» — спросил Тимошенко. «Как за самого себя». — «Хорошо», — сказал нарком.

— Но ведь нарком только сказал: «Хорошо», — заговорил взволнованный услышанным Щаренский.

— Тимошенко добился освобождения группы военных. Среди них был Путивцев. Погодите. — Замнаркома вызвал дежурного, отдал распоряжение. — Как только узнаете, сразу доложите мне, — приказал он.

— Слушаюсь, — дежурный исчез за дверью.

Щаренский все еще не верил, что все решилось так просто. Но вот вернулся дежурный. Козырнул:

— Товарищ генерал-лейтенант, ваше приказание выполнено. Товарищ Путивцев освобожден и в настоящее время находится в Москве…

— Ну, что я вам говорил, Михаил Осипович? — обратился замнаркома к Щаренскому.

— Спасибо, товарищ генерал-лейтенант.

— Ну вот, опять «спасибо». Не за что, Михаил Осипович, не за что…

Прибыв в Москву на Ярославский вокзал, Михаил Путивцев сел в автобус и поехал на Горького, к брату своему Пантелею домой. Дверь ему открыла Анфиса.

— Миша, ты? — В растерянности она даже отступила на шаг.