Все меньше становилось снарядов, а конца немецким танкам не было. Уже большинство наших машин вышли из строя, одни горели, у других была повреждена гусеница или мотор, а танк Алексея рвался все вперед и вперед, стараясь пробить всю железную стену, которую выстроили немцы.

И у Алексея, и у других оставшихся в строю танкистов не было иной дороги — только вперед. Но вот гильзоулавливатель поймал последнюю гильзу последнего снаряда. Непривычно тихо стало в танке. После выстрелов мотор, казалось, только нежно урчал. Но танкисты не слышали ни этого нежного урчания, ни тишины: в ушах у них по-прежнему звенело от недавних выстрелов.

— Стоп! — крикнул Путивцев механику-водителю. — Приказываю всем покинуть танк.

— Товарищ командир, а вы?

— Приказываю немедленно покинуть танк!.. Танк еще живой… Бросить его не могу… Есть еще гусеницы…

— Мы тоже останемся, — сказал заряжающий.

— Быстро! Через донный люк! Быстро! В поле… Дорога каждая секунда. Ну!

Первым через донный люк танк покинул раненый стрелок-радист, за ним вылез механик-водитель. Заряжающий покинул танк через башенный люк: ступил на решетку жалюзи, и тут его срезала очередь светящихся трассирующих пуль.

Алексей сел на место механика-водителя, включил первую скорость, затем вторую, зажал левый фрикцион и пошел на танк, который вынырнул из темноты слева. Заскрежетало железо. От удара мотор чуть не заглох. Алексей быстро воткнул первую скорость, с силой нажал на газ и стал толкать вперед разваливающийся под ударами легкий немецкий танк. Потом дал резко задний ход. Остановился. Снова рванул вперед, на этот раз забирая вправо — на вспышку орудия. Тут вражеский снаряд ударил в моторную часть — языки пламени лизнули решетку жалюзи. Танк остановился. Алексей соскользнул с сиденья, открыл донный люк, но в это время бронебойный снаряд прошил бортовую броню тридцатьчетверки…

Рябышев вывел из окружения две дивизии. Группа Попеля тоже с боями пробилась к своим. Но об этом Рябышев узнал только в штабе фронта. Штаб находился в Проскурове.

— Командующий у себя? — спросил Дмитрий Иванович дежурного майора.

Рябышев был в комбинезоне. Комбинезон помят, закопчен. Только генеральские петлицы виднелись в расстегнутом вороте.

— Сейчас доложу, — козырнул майор.

Генерал-полковник Кирпонос был в чистой новенькой форме. Пальцы его нервно постукивали по столу.

— Товарищ генерал-полковник, вывел из окружения вверенный мне 8-й механизированный корпус. По предварительным данным корпус уничтожил 150 танков противника, около 500 орудий, четыре вражеских мотобатальона, много солдат и офицеров. Наши потери: 96 танков, из них 3 «КВ» и 18 тридцатьчетверок. Остальные старых систем…

— Хорошо… Но почему вы в таком виде? Приведите себя в порядок. Дальнейшие указания получите у начальника штаба. Я жду разговора со Ставкой…

У начальника штаба фронта генерала Пуркаева были воспаленные от бессонницы глаза, но в отличие от командующего он был спокоен и даже как бы вяловат.

— Ваш корпус, — сказал он Рябышеву, — отводится в Казатин, в резерв фронта.

— Ясно… Но я хотел узнать подробности. Мы были несколько дней в бою и ничего не знаем.

— Тогда подождите. — Пуркаев ушел и вернулся минут через двадцать. — Теперь мы можем поговорить.

Рябышев рассказал о боях, о боевых качествах новых танков.

— Если бы нас прикрывала авиация и было бы налажено взаимодействие с соседями, сделали бы больше… Да и дергали нас то туда, то сюда…

— Авиация нашего фронта понесла невосполнимые потери в первый же день войны, — пояснил Пуркаев. — А то, что дергали вас… В Самборе вы сосредоточились по плану боевых действий 16-й армии, в соответствии с общей директивой наркома обороны. Но противник прорвался севернее. Главный удар был нанесен там. Танковая группа Клейста. Поэтому вам был приказ выйти в район Львова и нанести удар во фланг. Командующий 6-й армией задействовал корпус в интересах своей армии и бросил вас под Яворов. За это время обстановка еще больше обострилась. Танковые войска немцев рвались на оперативный простор в направлении на Житомир, Киев. (Дмитрий Иванович вспомнил показания пленного немецкого майора.) Двадцать восьмого пал Минск…

— Минск?

— Да, Дмитрий Иванович… Тогда штаб фронта решил нанести удар механизированными корпусами. Ваш и 15-й корпус наносили главный удар, 9-й и 19-й — вспомогательный. Разновременность этого удара не позволила нам полностью разгромить группировку Клейста. Но вы сорвали планы немецкого командования, на 11 дней задержали его продвижение. Угроза Киеву снята!..

— У меня был корпусной комиссар Ващугин… — начал Дмитрий Иванович.

— Ващугин застрелился, — перебил Рябышева Пуркаев. — Нервы сдали… Вот так-то, Дмитрий Иванович. Штаб фронта тоже сегодня переходит на новое операционное направление — на Житомир.

332-й тяжелобомбардировочный полк Пантелей Афанасьевич Путивцев разыскал на одном из подмосковных аэродромов. Командира полка Викторина Ивановича Лебедева Путивцев нашел на летном поле. Отрапортовал ему, протянул предписание.

— Я рад, что тебя направили ко мне, док… Полка пока нет. Вместе будем формировать.

На другой день они вылетели в Борисполь, где должна была находиться эскадрилья тяжелых бомбардировщиков «ТБ-7».

В Борисполе эскадрильи не оказалось. Тогда они стали обследовать соседние аэродромы и возле Полтавы обнаружили восемь самолетов.

Телеграммой Лебедев вызвал еще несколько летчиков. Все восемь самолетов благополучно перегнали на подмосковный аэродром. Шесть машин полк получил с завода. Четыре машины соединению дал родной НИИ ВВС. Стали формировать экипажи.

Неожиданно Лебедев получил приказ перегнать самолеты на один из авиационных заводов, где должны были заменить бензиновые моторы дизельными двигателями с турбокомпрессорами.

— Как, док, нравится тебе эта затея? — спросил доверительно Викторин Иванович.

— Не знаю, — признался Путивцев. — Дизельное топливо, конечно, безопаснее, но как моторы будут вести себя на больших высотах — дизели ведь боятся холода.

На другой день Путивцева вызвали в штаб. Лебедев сказал Пантелею Афанасьевичу:

— Мы отправляемся на завод, а для тебя есть особое задание… Я думал, мы полетим на Берлин первыми, но есть уже приказ Верховного: первыми полетят балтийцы, полк Преображенского. Ты завтра отправишься к ним. Слетаешь разок на Берлин и вернешься к нам. В штабе АДД[46] меня поддержали. Ты же бывал, кажется, в Берлине?

— Бывал… Правда, добирался туда на колесах, но ничего — доберусь и на крыльях. А мысль очень верная — полку нужен летчик, который хоть раз пройдет, по этому маршруту.

— Запомни только одно, — сказал Лебедев, — ты должен вернуться! Должен! — повторил Лебедев.

— Я постараюсь, Викторин Иванович, — пообещал Путивцев.

— Полетишь завтра на остров Сааремаа, а сегодня бери мою машину и гони в Москву. Проведай своих. Все-таки не в командировку едешь…

— Спасибо, Викторин Иванович.

Через два часа Путивцев был в Москве. Город выглядел непривычно сурово. На центральных улицах по-прежнему было людно. Но редко на лицах увидишь улыбку. Изменился и цвет уличной толпы, по преимуществу он стал защитно-серым.

Мавзолей Владимира Ильича Ленина на Красной площади был обложен мешками с песком.

На Горького пришлось притормозить: группа бойцов на двух машинах, держась за веревки, сопровождала аэростат воздушного заграждения. Машины с аэростатом двигались медленно, чуть быстрее пешеходов. Наконец миновали площадь Пушкина, и Путивцев приказал шоферу свернуть во двор. Красноармеец-шофер тоже был москвич.

— Завтра в шесть утра! Не опаздывайте, — предупредил Путивцев.

— Не беспокойтесь, товарищ комбриг… Повезло мне… Я ведь женился двадцать первого июня, — признался шофер.

Путивцев взбежал на третий этаж, нажал знакомую, потемневшую от времени кнопку звонка. Дверь открылась.