Он занимался прежде оборонной промышленностью. Но теперь, конечно, масштабы будут не те. Сможет ли он, потянет? Надо!

Шатлыгин был горд, что его посылают именно на этот участок. Шатлыгин чувствовал, понимал, знал, что надвигается близкая, страшная, не на жизнь, а на смерть война!

Праздничный стол был искусно сервирован, в центре в хрустальной вазе стояли живые цветы, яства же были обычными для каждой немецкой семьи в сочельник сорокового года: отварной картофель, овощная и мясная подлива к нему, рыба под маринадом, и только жареный гусь напоминал о довоенных временах.

Адольф Гитлер сидел во главе стола. По правую руку от него расположились адъютанты, личный шофер Эрих Кемпка, камердинер гауптштурмфюрер СС Гейнц Линге, слева — секретарши, стенографистки — все в кипенно-белых блузках, аккуратно и строго причесанные; в конце стола возвышалась шарообразная фигура лейб-медика доктора Тео Морелля.

Доктор, как и многие тучные люди, был потлив.

«Мой фюрер! Как вы можете терпеть возле себя этого толстяка? Ведь от него дурно пахнет». — «Морелль не для того возле меня, чтобы к нему принюхиваться, Геринг! Он заботится о моем здоровье. Запомните это!»

Эти слова не предназначались для ушей Морелля, он услышал их случайно и был бесконечно благодарен фюреру за заступничество. Но с тех пор, если не было необходимости, на всякий случай Морелль старался держаться от Гитлера подальше.

За столом Гитлер был оживлен и приветлив, но доктор чувствовал, что фюрер нервничает. Морелль слишком хорошо знал своего пациента, чтобы обмануться.

Стали разливать мясную подливу. Гитлер решительно отодвинул тарелку и полушутя — полусерьезно сказал, что все, кто ест мясо, — вурдалаки!

— В прошлом году я посетил скотобойню. Я не мог смотреть, как волокут на смерть несчастных коров, как жалобно мычат телята…

Все благоговейно внимали словам фюрера. Рядом с ним сидела самая молоденькая секретарша Гертруда Юнге. Глаза ее повлажнели. Ее преданный взгляд растрогал Гитлера. Он ласково потрепал ее по щеке:

— Какие у вас прелестные ушки, Тройдель…

Гертруда стала пунцовой от комплимента. Она совсем недавно попала в ставку Гитлера и никак не могла привыкнуть к тому, что фюрер, великий вождь германского народа, дышать одним воздухом с которым, быть рядом почел бы за честь, как она считала, любой немец, так прост и доступен. О! Сколько она расскажет обо всем, что видела и слышала здесь, своим подружкам, родным и знакомым… «А чего стоит его австрийский шарм?!»

Гитлер поднял бокал, наполненный фруктовым соком, и провозгласил тост:

— За нашу маленькую национал-социалистскую семью!

Это был традиционный, последний тост.

Этим «семейным» обедам и ужинам Гитлер придавал большое значение. Каждый такой обед и ужин был своеобразным спектаклем, рассчитанным не только на «зрителей», сидящих за одним столом с Гитлером, но и на сотни, тысячи других. Гитлер знал, что эти «люди из народа», которых он милостиво приблизил к себе, понесут в массы изустные рассказы о нем. Их воздействие на умы и сердца подданных третьего рейха должно быть не меньше, а может, даже больше, чем славословия в его адрес на страницах официальных нацистских газет: ибо это свидетельства очевидцев, таких же «простых немцев», как и миллионы других.

На прощание Гитлер пожелал всем добрых рождественских каникул и каждому вручил маленький подарок: искусственную елочку и пакет с продуктами. Проводив сотрудников, Гитлер обратился к Линге:

— Гейнц! Распорядитесь, чтобы в гостиной растопили камин. Как только приедет профессор Хавель, дайте мне знать. Ужинать я буду у себя…

— Слушаюсь, мой фюрер. — Камердинер вышел, чтобы отдать соответствующие распоряжения. «У себя» — значило в спальной. Там следовало накрыть стол на две персоны. Линге, только умевший молчать Линге знал, что Гитлер ждет Еву Браун.

— Вы тоже больше мне сегодня не понадобитесь. Отдыхайте, Морелль.

— Благодарю, мой фюрер, — ответил доктор. — Но прежде чем уйти, я должен сказать, что последние дни вы мне не нравитесь. Боли в желудке у вас явно невралгического характера.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен.

«От этого толстяка ничего не скроешь», — подумал Гитлер.

18 декабря Гитлер подписал «Fall Barbarossa» («Вариант Барбаросса»). В мае он двинет свои бронированные дивизии на Россию… Морелль этого не знал. Его беспокоило сердце фюрера. С тех пор как по совету маршала Антонеску из Вены за две тысячи марок была выписана диеткухарка Марциани, Гитлер не жаловался на желудок. Но сердце…

Морелль не был специалистом-кардиологом, но терпеть постоянно возле себя другого врача ему не хотелось. В свое время он достаточно потратил сил, чтобы отстранить от Гитлера бывшего лейб-медика доктора Брандта. Не начинать же ему теперь все сначала. Мореллю пришла в голову счастливая мысль: с кардиограммой Гитлера он поехал к крупнейшим специалистам-кардиологам. На вопрос профессора Лимперта: «Чья это кардиограмма?» — Морелль ответил: «Одного дипломата… Его работа связана с большими нервными нагрузками». Лимперт сделал заключение: «Есть отклонения, но ничего страшного». Профессор Крамп два дня назад, по сути, подтвердил диагноз Лимперта. Морелль несколько успокоился.

Осмотрев Гитлера, Морелль сказал:

— Хотите совет, мой фюрер? Дайте себе отдых во время рождественских каникул. Думайте о приятном…

— Я постараюсь, Тео, — пообещал Гитлер.

— Завтра я навещу вас, мой фюрер. И если вы не возражаете, я буду внизу.

— Конечно, Морелль. Я знаю, что в «горной хижине» вас мучает одышка. Я родился на высоте четырехсот метров над уровнем моря, вы же родились внизу и должны оставаться там.

— Благодарю вас, мой фюрер.

Простившись с доктором, Гитлер вошел в гостиную. Камин уже растопили. Березовые поленья горели ярко, весело. Вся Германия, по законам военного времени, топила брикетами, но Гитлер не любил тусклое дымное пламя, которое источали брикеты, и позволял себе эту маленькую слабость: топить березовыми поленьями.

Гитлер любил смотреть на огонь. Он будоражил его воображение. Картины предстоящих гигантских битв на востоке мерещились ему. Он пошевелил в камине железным прутом, и жадные языки пламени с новой силой взметнулись вверх. Однако скоро огонь стал слишком ярок. Гитлер невольно потер ладонью глаза и поднялся с кресла.

Багровые отблески пламени подрагивали на корешках книг в шкафу, освещая их названия: «О галльской войне» Юлия Цезаря, «Малый лексикон» Кнаруса, «Закат Европы» Шпенглера, «Жизнеописание Чингисхана», «Поход на Россию 1812 года» Филиппа де Сегюра, адъютанта Наполеона. Гитлер протянул было руку к этой книге, но не взял ее, только коснулся корешка. Книгу Сегюра он знал почти наизусть. Никаких аналогий между его походом на Россию и походом Наполеона быть не может. Другая эпоха, другие средства!

На столе лежала утренняя почта. Гитлер взял большую лупу, которой пользовался, и стал рассматривать конверты. Центральное Мюнхенское издательство прислало ему желтенький двойной листок — «Молитву солдата»: