— Я этого не знаю.

— А кто же знает? Может, жена?

— Жена тоже не знает.

— Кем работал Путивцев в последнее время?

— Директором Тагторга.

— Ты же говорил, что он партийный работник.

— Он был секретарем горкома, но у него возникли какие-то неприятности по партийной линии, и его перевели в Тагторг.

— Какие неприятности?

— Я этого не знаю.

— Этого ты не знаешь, того ты не знаешь, а кричишь, горячишься…

— А как же мне не горячиться, если речь идет о судьбе хорошего человека, настоящего коммуниста.

— Очень может быть, но все это надо доказать.

— Ну вот и давай докажем.

— Докажем, но как? Ты не видел этого человека семь лет. За это время человек может измениться.

— Путивцев не мог измениться.

— Допустим, что не мог. Но он мог совершить какую-либо политическую ошибку. Ты подумал об этом?

— Я обо всем подумал и готов поручиться за него.

— Кому нужно твое поручительство? Органам нужны факты. А где их взять? Ни я, ни тем более ты не можем затребовать это дело в Москву. Это может сделать только нарком или замнаркома. Скажу тебе прямо, что я с этим наверх не пойду. Все, что ты рассказал, — одни эмоции. А Москва, как у вас говорят, слезам не верит.

— Тогда я пойду к заместителю наркома, — заявил Щаренский.

— Как твой начальник, я тебе запрещаю это. Если ты пойдешь самовольно, не рассчитывай на мою поддержку!

— Спасибо за откровенность.

— Пожалуйста. Не такое сейчас время, Миша, чтобы с таким вопросом ходить наверх. Хочешь помочь — семь раз отрежь, один — отмерь…

— Семь раз отмерь, один — отрежь, — поправил Щаренский и невольно улыбнулся.

— Я знаю, как сказать. Я нарочно так сказал. Ты вот уже улыбаешься. Значит, голова твоя стала холодной. Это уже хорошо. Давай договоримся так: на днях в Ростов едет Бастурия. Я попрошу его узнать, что там за дело у твоего Путивцева, потом уже решим, как быть дальше.

Бастурия из Ростова привез плохие вести. Путивцев проходил по делу троцкистской группы на Таганрогском металлургическом заводе. Главный обвиняемый в этой группе — секретарь комсомольской организации завода — оказался ставленником Седова, сына Троцкого. Седов в свое время подписывал ему назначение.

Когда Жемайтис узнал об этом, он только развел руками:

— Тут такое дело, что голову потерять — раз плюнуть.

— Не может этого быть, чтобы Путивцев связался с троцкистами, — стоял на своем Щаренский.

— Что — не может быть? Есть показания Устинова. Устинов сознался…

— А Путивцев?

— Путивцев свою вину пока отрицает.

— Вот видишь! Устинов сознался, а Путивцев отрицает. Значит, он не виноват!

— Ты — старый чекист, Миша, и знаешь, что не все так просто бывает: один признался, значит, виноват. Другой все отрицает, значит, не виновен… Когда в деле фигурируют такие фамилии, как Седов… Не все так просто, — повторил Жемайтис. — Я, во всяком случае, ходатаем по этому делу не буду и тебе не советую…

Этот давний разговор припомнился сейчас Щаренскому, когда он шел по пустынным московским улицам.

«Казалось, ты все сделал тогда, чтобы помочь Путивцеву. Ты убеждал себя в этом, но то была неправда. Ты просто отступился, а точнее — струсил. «Я могу рисковать собой, но не могу рисковать близкими и дорогими мне людьми. Если меня арестуют как пособника врага народа, тень падет на моего отца — старого большевика, на моих братьев…» Так ты говорил себе, пытаясь заглушить свою совесть. Только теперь ты сделал то, что должен был сделать тогда. Почему? Потому что теперь тебе терять уже нечего. Тебе вынесен приговор, страшнее которого ничего быть не может…»

Щаренский вышел на площадь Дзержинского. Большое серое здание справа было темным. Только в нескольких окнах горел свет. Сначала бригадному комиссару показалось, что светятся окна в кабинете Жемайтиса. Он хотел подняться к нему, но потом увидел, что это окна «дежурки».

«Позвоню Яну из гостиницы, поздравлю с Новым годом. Если бы не он, вряд ли бы мне тогда удалось перевестись в погранвойска…»

В гостинице Щаренского встретил словоохотливый швейцар:

— Товарищ бригадный комиссар, с морозу согреться бы, а? В ресторане все уже собрались!

В зале было шумно. И штатские и военные сдвинули столы, и образовался один большой стол.

— Товарищ бригадный комиссар, к нам, пожалуйста! — закричал молоденький лейтенант, летчик, увидев военного.

— Вам беленькой? — спросил летчик Щаренского.

— Давайте беленькой, — согласился Михаил Осипович.

— С Новым годом вас, товарищ бригадный комиссар!

— С Новым годом!

Лейтенант лихо опрокинул свою стопку в рот. Щаренский чуть отпил и поставил стопку на стол.

— Споем, что ли? — предложил лейтенант.

— Споем, споем… — поддержали его за столом.

— Что будем петь? «Катюшу», «Синенький платочек», «Если завтра война…»?

— «Если завтра война…»

У лейтенанта оказался приятный баритон. Он чем-то напомнил Щаренскому Дмитрия Дудку: такой же высокий, тонкий в талии, гибкий, русоволосый.

Михаил Осипович не хотел сейчас думать о Дмитрии. Он давно заметил, что Ася нравится этому парню. Такая женщина, как Ася, не могла не нравиться. Удивляло другое: то, что Ася становилась необычайно оживленной в присутствии Дмитрия. Простое ли это неосознанное женское кокетство или он тоже нравится ей? Эта мысль больно кольнула Михаила Осиповича. Уж он ли не любил свою Асю? И разве не по доброму согласию она пошла за него замуж? Разница в летах? Да!.. Но за свою жизнь он встречал немало супружеских пар, счастливых пар, у которых разница в летах была такой же, как у них с Асей, или даже больше… «И все-таки мне лучше было бы жениться на ровне, на Соне Апфельбаум», — в какой-то момент подумал Щаренский. И он бы женился. Но, видно, не судьба. Из Владикавказа его забрали в Москву, а Соня тем временем вышла замуж за Сергея Тарасова. Хитрецом оказался Сергей. Разглагольствовал о «свободной любви», о «теории стакана воды», а женился раньше его, Щаренского. Неужели он должен снова пережить то, что пережил? Неужели он снова должен потерять любимую женщину? Эта мысль была мучительной. Но он тогда не знал, не мог даже предположить, что его ждет другое, худшее, что он должен потерять все. Все!.. А Ася должна быть готовой начать жизнь заново. Без него. Об этом ему следует думать теперь, если он ее действительно любит.

Щаренский приехал в Москву в начале декабря. В конце года с отчетом в Москву обязательно выезжал кто-либо из руководителей погранвойск республики. На этот раз послали Щаренского. По своему рангу он вполне подходил для такой миссии. Но была у него и другая цель поездки в Москву. Его давно уже тревожили боли в печени. Диета, лечение, все, что можно было сделать в условиях военного госпиталя, было сделано. Врачи настоятельно стали ему рекомендовать лечь на обследование в Москве.

Дело было для Щаренского прежде всего. Прямо с вокзала он поехал в наркомат.

Замнаркома тут же при Щаренском прочитал отчет.

— Давайте уточним некоторые факты, — озабоченно проговорил он. — На захваченных польских землях немцы опираются на так называемых фольксдойче[33]. А как ведут себя по отношению к немцам украинские националисты?

— У нас есть сведения, что «сичевики» из числа оуновцев используются немцами для охраны государственной границы, — ответил Щаренский. — Этот факт говорит о многом.