Настя знала, как они работают на репетициях. Первые минут сорок «цыгане» тратили на выяснения отношений. Начиналось все обычно с обсуждения порядка песен. Одни утверждали, что сначала надо петь веселые песни, потом грустные, другие — что их надо чередовать. Гитаристы кричали, что у них вообще слишком много песен на цыганском, что их никто не понимает. Певцы просили гитаристов заткнуться, потому что их дело играть, а не петь. Тогда гитаристы начинали ругаться друг с другом. Андрей обвинял Сашу в том, что тот играет не в такт. А Саша отвечал, что после того как Андрей вшился, у него съехала крыша. Дело грозило окончиться дракой, гитаристов пытался утихомирить Белов. Но только вскоре он сам начинал кричать и размахивать скрипкой. Под шумок Маша и Вероника принимались рассматривать какой-нибудь модный журнал. Санек присаживался на колонку усилителя, и по мечтательному выражению его лица можно было догадаться, что он решает в уме шахматную задачу. Неудивительно, что музыканты не любили пускать на репетиции посторонних.

Вот и сейчас лицо Белова раздраженно сморщилось, когда он увидел, что Дмитрий пришел в сопровождении Насти.

— Петрович, ну я же просил, — плачущим голосом произнес он.

— Николай, подожди возмущаться, — перебил его Дмитрий и рассказал, почему на этот раз он пришел с Настей.

Белов заинтересовался, сел за пианино, сиротливо стоящее в углу зала, и тронул пальцами клавиши.

— Давай, я буду брать ноты, а ты их петь.

С этим заданием Настя справилась безупречно. Но ей предстояло еще одно испытание. Белов велел ей спеть «Невечернюю».

— Но я слова плохо знаю, — слабо возразила Настя, — песня же на цыганском.

— Неважно, пой голосом, — ответил Белов и заиграл.

Настя пела без микрофона и совсем не напрягала голос, и тем не менее нежные и вкрадчивые звуки разнеслись по всему залу, заставили музыкантов оглянуться. Постепенно все они собрались вокруг пианино. Настя ни на кого не смотрела. Она не отрывала взгляда от пальцев Белова, напряженно следила за их бегом по клавишам. Их сильное и уверенное движение успокаивало Настю, помогало безошибочно следовать мелодии. В этой песне было несколько мест, где приходилось брать очень высокие ноты. Настя испугалась было, что не справится, но потом поняла, что просто не должна ни о чем думать. Она доверилась своему голосу, который окружал ее словно очень прозрачная стеклянная стена. Стена стеклянных, чистых звуков поднималась все выше и выше и вдруг, когда песня закончилась, рассыпалась и исчезла.

Только тогда Настя взглянула на лица стоявших вокруг пианино людей. Она увидела отсвет торжества на лице Дмитрия и изумление в глазах Белова. Черные глаза Саши выражали восхищение, глаза Санька — радость, Маши — снисходительное одобрение, а темно-зеленые, густо обведенные черным глаза Вероники полыхали жгучей злобой. И только лицо Андрея не выражало ничего, видно, и к пианино он подошел просто по инерции, вслед за всеми, а сам в это время продолжал решать мучительную задачу — пить или не пить.

— Ну, ты даешь! — Белов первым нарушил молчание. — А ты, Петрович, гад, скрывал от нас такое сокровище!

— Да я сам только вчера узнал, — заулыбался Дмитрий.

— Слушай, знаешь что я тебе скажу? — торжественно начал Белов, глядя на Настю. Поскольку он выговаривал не все звуки, это звучало так: — Посвушай, знаеф фто, учи песни! Выучишь, встретимся с тобой еще раз, уже основательнее. Может быть, я возьму тебя в свой ансамбль, если, конечно, Петрович возражать не будет, — и Белов хитро взглянул на Дмитрия. — Саша, где там наш гроссбух, — крикнул он гитаристу, — надо его дать Насте на несколько дней.

— Да как ты собираешься его отдать? — возмутилась Вероника, и всем стало понятно, в чем истинная причина ее гнева. — Нам же завтра ночью на даче петь.

— Ах, да, — спохватился Белов, — точно. Ничего, она сейчас быстренько на улицу сбегает, ксерокопии снимет. Давай же сюда гроссбух, что ты тянешь, — обратился он к Александру, который копался в своем кожаном рюкзаке.

Настя все еще не понимала, что это за гроссбух и зачем его хотят ей дать. Наконец вслед за зонтиком, плейером, журналом «Плейбой» и почему-то резиновой маской с трубкой Александр извлек из рюкзака толстую потрепанную тетрадь в клеенчатой обложке. А потом Дмитрий объяснил Насте, что гроссбухом в музыкальных кругах называют тетрадь, в которой записано множество текстов и аккордов песен. Такую тетрадь музыканты всегда брали с собой, когда собирались выступать в ресторане или по приглашению частных лиц. Это делалось на случай, если им закажут песню, которую никто из них не знает наизусть. В гроссбухе можно было найти практически любую песню, от романсов и лирических баллад до блатных песен, крутого лагерного замеса.

Николай склонился над тетрадью и, быстро листая ее, отметил несколько песен.

— Вот, для начала, пожалуй, хватит. Беги делай копии, а потом, ты уж извини, но погуляй где-нибудь до конца репетиции. А то, — Белов хитро взглянул на Веронику, — наша солистка что-то очень нервничает. Боюсь, что в твоем присутствии она будет фальшивить. — Вероника демонстративно отошла от пианино и повернулась к присутствующим спиной. — Верещагина, расслабься, все равно у тебя с Настей разные амплуа. А как было бы здорово, — мечтательно произнес Белов, — два сопрано, одно контральто. Это сразу же подняло бы наш рейтинг.

— Рейтинг! — взорвалась Вероника. — Слова-то какие умные. Тебе, конечно, чем больше баб в ансамбле, тем лучше. Хватит с тебя и двух. А меня, между прочим, уже давно в трио «Египетские ночи» зовут. Там руководитель не то что ты, его жаба не душит. Обещают платить в два раза больше! И от приставаний твоих гнусных буду избавлена!

Настя поспешила уйти. Она терпеть не могла подобные сцены. Уходя, она слышала, как Белов успокаивал Веронику.

— Верещагина, — увещевал он ее, — пожалуйста, без истерик. Не понимаю, что ты так разошлась. Прямо как ребенок.

Настино настроение было слегка испорчено. Вероника ей в общем-то даже нравилась, и Насте совершенно не хотелось вставать у нее на пути.

«И что она так завелась? — размышляла Настя, пока девушка с очень длинными и яркими ногтями снимала для нее копии текстов. — Мы и вместе могли бы прекрасно петь. Ну, ладно, в конце концов, это совершенно не мои проблемы. Я ничего плохого ей не сделала».

Получив еще теплые, пахнущие краской листки, Настя решила не терять времени и учить песни прямо сейчас. Напротив здания музыкального училища, где располагалась репетиционная база ансамбля, был небольшой скверик. Посередине стоял памятник какому-то графу, чье имя на потемневшей от времени и непогоды табличке разобрать было невозможно, а вокруг — несколько лавочек.

Гуляющие в парке мамы с детьми и старушки с собачками с удивлением поглядывали на молодую девушку, уткнувшуюся в листки бумаги и что-то распевающую. Увлекшись, Настя начала петь довольно громко и спохватилась только, когда услышала:

— Ты что, деньги собираешь?

Настя вздрогнула и подняла глаза. Прямо перед собой она увидела молодого человека. На вид ему было немного больше двадцати, одет он был очень аккуратно, в тщательно отглаженные брюки и светло-голубую, застегнутую до верха рубашку. Его светлые волосы были причесаны на косой пробор и лежали гладко, словно приклеенные.

— Нет, с чего вы взяли? — удивилась Настя. — Я просто учу тексты песен.

— Дай-ка посмотреть, — заявил незнакомец и бесцеремонно потянулся за листками. Настя почувствовала резкий запах дешевого мужского одеколона. Нахальное поведение молодого человека так изумило ее, что девушка не нашлась, что возразить, и послушно отдала листки. — Так, все ясно, — произнес незнакомец, — готовишься к прослушиванию. — Настя кивнула. — А хочешь заработать прямо сейчас?

— Как? — спросила Настя.

— Во-первых, давай познакомимся. Меня зовут Константин, а тебя? — Настя назвала себя. — Очень приятно. Я представляю группу музыкантов, которая переживает сейчас переходный период, а именно играет в подземном переходе. У нас небольшая проблема. Заболела солистка. Отравилась дешевыми магазинными котлетами. Я всегда ей говорил, что нельзя экономить на еде. Дело в том, что котлеты в панировке — это яд, потому что панировка прокисает и отравляет собой котлету.