Дмитрий усмехнулся. Он встал из-за стола и направился к выходу из бара. Фарид, пошатываясь, догнал его. Уже на улице Дмитрий снисходительно посмотрел на друга и сказал:

— Ты немного ошибся. Я был влюблен в своего отца и ревновал его к матери. Зигмунд Фрейд ты наш. Займись в Америке психоанализом.

— Дурак, — добродушно огрызнулся Фарид.

Известие о том, что ее решено переселить к Дмитрию, Настя восприняла спокойно. Она постаралась ничем не выдать охватившую ее радость. Только обмануть Фарида оказалось не так-то просто.

— Эх ты! — с мнимой печалью сказал он Насте, пока она складывала свои вещи. — Хоть бы изобразила горе на лице. Я же уезжаю, и мы, возможно, никогда больше не увидимся. Ведь я был все это время, можно сказать, твоим ангелом-хранителем. А у тебя такая физиономия довольная и глаза так сверкают, что просто зло берет. Хочется, как в том анекдоте, сказать: «Съешь лимон». Да ладно, что с тебя взять. Будешь меня вспоминать хоть иногда?

— Конечно! — ответила Настя. — Но ведь вы вернетесь?

— Не знаю, говорят, американская жизнь засасывает — вдруг я так привыкну, что и назад не захочу. Хотя нет, я нигде, кроме Питера, работать не могу. Раньше я в дома творчества ездил, на природу, но совершенно не мог там писать. Приходилось пьянствовать. Так что ждите меня обратно.

— Я абсолютно уверена, что вы вернетесь и напишете мой портрет, и мы еще много раз будем вот так сидеть и разговаривать!

Настя терпеть не могла прощаться. Ей легче было просто уйти, сохраняя в памяти облик уехавшего человека, чем говорить на прощание слова, от которых щемило сердце и слезы наворачивались на глаза. Она не знала, как объяснить это Фариду. Хотя, возможно, он бы как раз ее понял.

— Пока, таинственная незнакомка, — сказал он ей в день своего отъезда. Через час за ним должен был заехать на машине приятель, чтобы отвезти в аэропорт. А за Настей зашел Дмитрий, чтобы первый раз отвести ее к себе домой. — Не забывай старого развратника, ладно?

Настя не хотела ничего говорить. Она просто подошла к нему и, приподнявшись на цыпочках, обвила руками шею Фарида и смело поцеловала его. Неожиданно Фарид ответил ей таким страстным и искренним поцелуем, что у Насти закружилась голова. В эти несколько мгновений Настя почувствовала все: и одиночество этого человека, и его грусть, и боль, и страх, и зыбкое счастье творчества.

Когда с Фаридом прощался Дмитрий, Настя деликатно отвернулась. Ей казалось, что женщина не должна видеть мужчин беззащитными и печальными.

Через несколько минут Настя спешила за Дмитрием к метро. Он шел с ее сумкой на плече, молча, плотно сжав губы. Настя чувствовала волну беспокойства, исходившую от Дмитрия, и знала, что виной тому она сама.

«Не грусти, — хотела сказать она любимому, — все будет хорошо, вот увидишь!»

Но Настя молчала.

Постепенно беспокойство Дмитрия передалось Насте и росло в ней, пока не заполнило все ее сознание тяжелой, ноющей тревогой. Сначала Настя не понимала, в чем дело, а потом, на мгновение прислушавшись к себе, поняла:

«Сегодня ночью мы будем вместе, — Настя осознала это с пугающей ясностью. В том, что это произойдет, у нее не было ни малейшего сомнения. — Неужели я боюсь? — спросила она себя. — Я боюсь, — она настойчиво, как врач с больной, разговаривала с пугливой девушкой, которая жила в ней и теперь очень мешала, — я пока боюсь, сейчас мой страх пройдет. Ведь я сама хотела этого больше всего на свете. Я всегда знала, что меня сделает женщиной мужчина, которого я полюблю и которому смогу доверить себя полностью, без остатка».

Тут Настя подумала, что, пока Дмитрий толком не знает, кто она такая, о доверии рассуждать просто глупо. Но она отогнала эти мысли так же решительно, как и страхи.

«Имя, место рождения, возраст, образование, манера одеваться — это лишь внешние признаки, — думала Настя, — они не меняют сути человека и не являются правдой о нем. Неважно, за кого принимает меня Митя, ведь только моя любовь к нему — настоящая правда, а остальное так незначительно».

Настя опять сосредоточилась на пугающей мысли об их близости. Она верила в то, что любую проблему можно решить, если только не бояться думать о ней. Настя пыталась понять, что ее пугает. Боль? Настя никогда не боялась боли. Однажды она ломала руку, и ничего, даже не заплакала. Она не боялась зубных врачей и отказывалась от анестезии, чем приводила в ужас и восхищение весь персонал элитной клиники, где лечилась ее семья.

Однажды девушка, тщетно набивающаяся Насте в подруги, целый час рассказывала ей о том, как потеряла невинность. Настя тогда ужасно злилась и на девицу за ее неприличные откровения, и на себя — за то, что почти против воли слушала. Настя очень хорошо запомнила, что та все время удивлялась:

— Не понимаю, почему все говорят о боли? И больно-то совсем не было. Наоборот, очень даже приятно.

Если не боль, то что тогда может ее так пугать? Страх перед беременностью? — спросила себя Настя. Конечно, она будет счастлива родить от Мити ребенка. Но только когда-нибудь, а не сейчас. Настя попыталась представить себе это отдаленное счастливое будущее, но не смогла. Настоящее занимало ее гораздо сильнее. Сейчас она не может себе позволить забеременеть. Если это вдруг случится, они с Дмитрием сразу же попадут в зависимость друг от друга. А Настя была уверена, что зависимость способна разрушить любые отношения, любовь может быть только свободной, свободной в высшем смысле этого слова.

Настя вспомнила статью об «опасных» днях, напечатанную в модном женском журнале, который мама, как бы невзначай, оставила на ее столе. Мама надеялась хотя бы таким образом успокоить свою совесть сознанием выполненного долга, потому что дочка категорически отказывалась обсуждать с ней «женские» проблемы. Настя быстро произвела в уме нехитрый расчет и пришла к выводу, что именно сегодня, да и в ближайшие несколько дней беременность ей не грозит.

Настя и Дмитрий ехали в метро. В вагоне было только одно свободное место. Настя села, а Дмитрий стоял, держась одной рукой за поручень. Он прикрыл глаза, лицо его выглядело таким измученным, что Насте опять стало страшно.

«Мы оба боимся, — поняла она, — боимся близости, не физической, а душевной. Я боюсь, потому что ни с кем ее еще не знала, а Митя, наверное, из-за того, что много раз сталкивался с иллюзорностью этого чувства».

Поезд привез их на конечную станцию, потом они еще несколько минут ждали автобуса.

— Нам повезло, — сказал Дмитрий, потому что молчание уже сделалось невыносимым, — иногда тут приходится по полчаса торчать. Запоминай дорогу, не всегда же ты будешь ездить со мной.

— У меня хорошая зрительная память, — ответила Настя.

— Я смотрю, у тебя вообще масса тайных достоинств. Скоро ты начнешь, как фокусник, вынимать их отовсюду и предъявлять публике. Страшное дело.

Настя ничего не сказала в ответ на эту странную фразу. Она лишь пристально посмотрела на Дмитрия, тщетно пытаясь понять, что же с ним происходит на самом деле.

Как Настя ни старалась успокоить себя, ее волнение становилось все сильнее и сильнее. Она волновалась так, что, несмотря на свою хваленую зрительную память, совсем не запомнила дорогу от автобусной остановки до дома Дмитрия. Единственное, что сразу же и навсегда врезалось в ее сознание, это глупая надпись «грибы» на пластиковой стене лифта.

— Прошу, — Дмитрий распахнул перед ней тонкую, ничем не обитую дверь квартиры, — чувствуй себя как дома, — в его интонациях слышалась явная насмешка.

Настя зашла и замерла в крохотной прихожей. У Дмитрия была стандартная однокомнатная квартира. Если в такой квартире находятся два человека, то они обречены все время сталкиваться друг с другом. А жилище Дмитрия казалось еще теснее, потому что было заставлено различными предметами.

Настя робко, стараясь ни за что не задеть, ходила по квартире и пыталась по находящимся здесь вещам определить характер хозяина. Единственная комната могла бы быть просторной, если бы часть ее не была отгорожена занавеской и не превращена в мастерскую. Настя заглянула в тесный темный закуток. Здесь стояла швейная машинка, небольшой верстак, гладильная доска, на стенах были развешаны инструменты.