В какой-то момент Настя почувствовала, что не может больше бродить по городу в одиночку. Эта ледяная красота начала подавлять ее. Дмитрий редко составлял ей компанию. Он был все время занят, летом у ансамбля прибавлялось работы. Разбогатевшие петербуржцы приглашали их петь на дачах, выступать на арендованных речных трамвайчиках, помимо этого были и заранее запланированные концерты. Настя очень любила сопровождать его на репетиции и выступления, правда, Дмитрий не всегда позволял ей это. Иногда он заявлял:

— Ты меня отвлекаешь, я чувствую на себе твой взгляд, и от этого мне трудно петь.

Но иногда его настроение неожиданно улучшалось, и он сам звал Настю с собой. Это случалось не так уж часто, но тем не менее Настя успела стать в ансамбле почти своей. Вот только одна из певиц, Вероника, почему-то бросала на Настю свирепые взгляды.

А с одним из гитаристов у Насти сложились вполне приятельские отношения. Его звали Саша Сенько, ему было чуть меньше тридцати лет. Высокого роста, с волнистыми черными волосами до плеч, он выглядел очень импозантно и даже был похож на цыгана, особенно когда вдевал в ухо серебряное кольцо серьги. Второй гитарист, Андрей Танаев, выглядел таким мрачным и неразговорчивым, что Настя никогда не делала попыток с ним пообщаться. Однажды она спросила у Саши, отчего Андрей всегда такой суровый.

— Пустяки! — расхохотался гитарист. — Он просто недавно вшился и теперь переживает. И пить ему хочется, и страшно. На самом деле это ерунда. У меня сосед уже раз пять, наверное, вшивался и всегда начинал пить после этого. И ничего, жив. Это же психотерапия чистой воды, на самом деле никакой угрозы жизни нет, все держится на одном страхе.

Настя с невольным уважением взглянула на Андрея. Ей показалось, что она разглядела на его сумрачном лице печать смерти, которую он носил в виде капсулы где-то в области предплечья.

Был в ансамбле еще один Александр, которого все, чтобы не возникало путаницы, звали Саньком. Это был как раз тот самый танцор, который с самого первого дня знакомства с веселым дружелюбием смотрел на Настю. С ним-то девушка и общалась чаще всего в перерывах между выступлениями и во время перекуров на репетициях. Санек приехал в Питер из Карелии, жил у своей тетки. Когда-то он учился и жил в интернате общества «Олимпийские резервы». Длилась спортивная карьера Санька недолго, всего лишь год. Тренер по гимнастике понял, что олимпийского чемпиона из мальчишки не получится, и Санек был отправлен доучиваться в свой городок. И все же навыки, полученные в спортшколе, очень ему пригодились, он мог пройтись колесом, сделать сальто и выделывал ногами такие лихие коленца, что даже профессиональные танцоры восхищенно цокали языком.

Сам Санек к своей танцевальной карьере, как, впрочем, и к цыганским песням, относился очень спокойно. Его увлекало совсем другое. Он был фанатиком шахматной игры. Стоило ансамблю сойти со сцены и расположиться в гримерной, как Санек тут же располагался где-нибудь в уголке с миниатюрной шахматной доской и крошечными магнитными шахматами.

Руководил ансамблем Николай Владимирович Белов, скрипач, единственный музыкант, к которому полагалось обращаться по имени отчеству. Было ему уже за сорок, он не выговаривал несколько согласных звуков, питал слабость к кружевным воротничкам и разгадыванию кроссвордов, а также метался от одной солистки к другой, мучительно выбирая между Машей и Вероникой.

Обе молодые женщины были солидарны в своей неприязни к Насте. Очень скоро Настя поняла, что это Вероника терпеть ее не может, а Маша просто поддерживает подругу. Когда Настя находилась в одном помещении с солистками, она старалась держаться от Вероники подальше. Девушке казалось, что та только и ждет удобного момента, чтобы со злобным шипением вцепиться ей в волосы. Маша держалась гораздо спокойнее. Она просто подавляла Настю своим насмешливым и высокомерным безразличием.

И все же, когда обе они облачались в яркие шелковые платья с широкими рукавами и юбками, распускающимися подобно цветам, Настя не могла удержаться от зависти. Она многое бы отдала, чтобы оказаться на месте этих женщин. Всегда ненавидевшая декоративную косметику, Настя ловила себя на том, что тоже хочет густой черной линией подвести глаза, накрасить губы яркой, с жирным блеском, помадой, наложить румяна так, чтобы на ее щеках распустилось бы по алой розе. Конечно, она никогда этого не сделает. Она будет только наблюдать и слушать.

Когда Вероника начинала петь, Настя готова была простить ей и злобные взгляды, и запах дешевых духов, и дурацкое выражение «без понятия», которое она умудрялась вставлять чуть ли не в каждую фразу. Пела Вероника великолепно. У нее было контральто, низкий голос, который мог шелестеть, как осенние листья, или подниматься с мощью упругой волны. Она обычно пела тягучие, надрывные романсы о тяжелой доле брошенной женщины, о разбитом сердце или народные песни, например, о солдате, погибшем вдали от дома, о девушке, отданной замуж в чужую деревню, где живут злые люди.

У Маши было звонкое сопрано, и она все больше пела озорные, залихватские песни, под которые сама же и плясала, поводя плечами и звеня монистами.

Когда «Цыганский двор» приглашали выступить на пирушке бизнесменов, то вечер обычно начинался с веселых песен, под которые бизнесмены, изрядно выпив, пытались танцевать вместе с «цыганами». А уже ближе к ночи, когда каждый обладатель сотового телефона начинал грустить, вспоминая маму, а может быть, должников или кредиторов, тогда наступало время триумфа Вероники. Высшим пилотажем для нее было выжать из глаз какого-нибудь квадратного, упакованного в костюм от Версаче нового русского скупую слезу. Слезы были верным показателем того, что обломится дополнительный заработок. Обычно деньги совали в руки, но как-то раз один изрядно уже набравшийся гость кинул несколько новеньких сотенных купюр прямо Веронике под ноги. Вероника тут же нагнулась, подняла и бережно спрятала деньги. В отличие от щедрого бизнесмена она не читала русской классики и не знала, что когда-то в России был обычай кидать деньги под ноги цыганкам, чтобы те топтали их.

На самом деле Веронику нельзя было назвать совсем необразованной. Когда-то она даже закончила педагогический институт, но учительницей пения никогда не работала. Она пела. Недалекая, неряшливая, не слишком добрая и не в меру завистливая в своей обычной жизни, Вероника моментально преображалась, стоило ей выйти на сцену. Эта разница была заметна всем, в том числе и самой Веронике. Ей казалось, что поет не она, а неведомая ей женщина, заключенная в ней, как в темнице. И единственный способ выпустить ее на волю — это начать петь. Иногда Вероника пугалась своего голоса, его таинственной силы. Но стоило ей замолчать, как она опять становилась самой собой, Викой Верещагиной, пока еще молодой, но все еще незамужней женщиной, хозяйкой однокомнатной квартиры на окраине Петербурга.

Вероника знала, что точно такая же квартира, но на другом конце города есть у Дмитрия. Иногда Вероника мечтала о том, какая бы отличная трехкомнатная квартира могла бы получиться из этих двух. Но Бог с ней, с квартирой, ей нужен был этот мерзкий, вспыльчивый и мрачный Зайцев, а не его проклятые метры.

Уже лет пять, с тех пор как он появился в ансамбле, Вероника не прекращала попыток завоевать его расположение. Но все безрезультатно. Конечно, она не скучала в одиночестве, у нее были мужчины, которых она небрежно называла эпизодами. Были среди них и владельцы неплохих квартир, и, возможно, из этих эпизодов вполне могло бы получиться что-нибудь полнометражное. Но каждый раз, когда ансамбль собирался всем составом и Вероника наталкивалась на обычно усталый, иногда мрачный и изредка веселый взгляд черных глаз Зайцева, она себе говорила: «Нет, Верещагина, только он». Дмитрий будоражил ее воображение, мысль об их возможной близости горячила ее кровь и заставляло сердце биться чуть ли не возле горла.