Мужчины в молчаливом изумлении внимали Насте.

«Ревизор» Гоголя, — подумала девушка, — немая сцена».

Весь следующий день Людмила не находила себе места, а под вечер не выдержала и позвонила Жене. Когда-то они были приятельницами, потом их знакомство как-то угасло, скорее всего по причине все той же ревности. Только на этот раз Людмила ревновала не Леву к Жене, а Женю к миру деловых успехов. Люда была старше Жени и так и не сумела адаптироваться к переменам, происшедшим в стране. Она не смогла, да, собственно, даже и не пыталась найти себе работу в преуспевающей фирме или, на худой конец, зарабатывать доллары частными уроками. Люда продолжала целые дни просиживать в сумрачном подвале библиотечного фонда, копаясь в картотеке и кашляя от книжной пыли. Своим более удачливым знакомым она отчаянно завидовала, не решаясь, правда, в этом признаться даже себе самой. Общалась она теперь в основном с такими же, как она, стареющими и не слишком счастливыми женщинами, которые не могли себе даже позволить выпить чашку кофе в городе. Зато они гордо говорили про себя:

— Мы не поклоняемся доллару, этому идолу наших дней.

Люда не хотела приглашать Женю к себе домой, напрашиваться к ней в гости было бы некрасиво. Пришлось назначить ей встречу в кафе на Невском. Когда-то здесь был ресторан «Север», куда попасть можно было, лишь сунув деньги швейцару. Те времена давно прошли. На первом этаже устроили какую-то биржу, а на втором — небольшое кафе. Конечно, кофе здесь был ужасно дорогой, но зато только тут продавались удивительные, тающие во рту пирожные «буше», вкус которых напоминал Люде о далеком детстве.

Женщины заняли столик около окна. Люда специально уселась спиной к зеркальной стене. Вот уже года три она не могла без внутреннего содрогания смотреть на свое отражение в зеркале. Эта увядшая женщина с усталым и беспокойным взглядом совсем не была похожа на смешливую девушку с непослушными льняными волосами, какой Люда была когда-то. За бесконечными хлопотами она сама не заметила, как постарела.

— Что случилось? — спросила ее Женя после обмена несколькими дежурными фразами. В отличие от собеседницы Женя могла смело смотреть в лицо своему отражению. Загар всегда был ей к лицу, а синяя блузка из шелка-сырца, купленная на днях в модном бутике, выгодно подчеркивала холодную синеву ее глаз. За своей кожей Женя следила так тщательно, что могла бы выглядеть значительно моложе своих лет. Все портило холодное выражение лица и отчужденный взгляд.

«Снежная королева», — вспомнила Женя, мельком взглянув на себя в зеркало.

— Ты в курсе личной жизни своего бывшего супруга? — спросила Люда.

— Допустим, — спокойно ответила Женя, а сама стала лихорадочно соображать, откуда Людмила успела узнать про Настю.

— Ну и как тебе это?

— Он свободный мужчина, — Женя пожала плечами.

— Но ведь она совсем еще девчонка, — Люда повысила голос, — и пренаглая притом.

— Это точно, — согласилась Женя. Наконец-то Людмиле удалось расшевелить ее. — И какая наглая! Нахамила мне по телефону. Сама не знаю, где Митька ее подобрал, то ли среди хиппи, а не то среди панков.

— У твоего Мити хватило ума притащить ее к нам в гости, и знаешь, что она там выкинула? — Женя придвинулась поближе.

Люда поведала приятельнице историю с книгой, прибавив некоторые детали таким образом, что Настя действительно начала выглядеть деревенской дурой, чуть ли не вытирающей руки о страницы ценнейшего экземпляра Левиной библиотеки.

— Кошмар, — вынесла свой вердикт Женя, — и как это у него хватило ума связаться с ней? Это просто похоть. Их больше ничего не связывает. Митю просто потянуло на молоденьких, он самоутверждается таким образом. Ну, конечно, творчески он ничего не добился, в личной жизни тоже одни потери. А эта девчонка смотрит ему в рот, потакает всем его капризам. Страшно представить, чем они ночью занимаются.

— А ведь ее наверняка разыскивают родители, — вставила Люда.

— Ну да, только что таким до родителей? Я знаешь, чего боюсь? Что она женит его на себе, пропишется, а в итоге он окажется и без денег, и без квартиры. А представляешь, что будет, когда Мишка узнает, с кем его папочка связался. Он тогда решит, что и ему тоже все позволено. Страшное дело.

— Вот именно, — подхватила Люда, — надо вмешаться.

— Но как?

— Надо заявить в милицию, что неизвестная девчонка живет у нашего знакомого. Может быть, ее родители уже розыск объявили, а может быть, она вообще воровка или наркоманка… Ты знаешь ее фамилию.

— Нет, похоже, что и Митя не знает.

— Вот именно, — глаза Людмилы нехорошо заблестели. — Мы обязаны заявить.

— О чем, она же ничего плохого не сделала? — произнесла Женя. — Более того, если у тебя все же хватит ума обратиться в милицию, возьмутся они не за нее, а за Дмитрия. Его же и посадят за растление несовершеннолетних. Мне это совершенно ни к чему. Сейчас я, по крайней мере, от него хоть какие-то алименты получаю, а так мне же еще придется передачи ему носить. Ведь других родственников в Петербурге у него нет. А насчет родителей этой девчонки… В конце концов, это их проблема. От Твери до Питера не такое уж большое расстояние. Твой сынок, например, умотал гораздо дальше. И что ты можешь сделать?

Людмила помрачнела, весь ее запал куда-то улетучился. Упоминание о сыне было ударом ниже пояса. Действительно, ее двадцатилетний Антон уже два года мотался по миру, посылая лишь изредка родителям письма, отличающиеся одно от другого лишь названиями стран на штемпелях. В каждом из них Антон сообщал, что у него все ОК, возможно, скоро он вернется, вот только заедет в Египет взглянуть на сфинкса или в Англию на развалины храма друидов. Если бы Люда знала, что безобидная поездка по студенческому обмену обернется неопределенно долгой разлукой с сыном, она бы ни за что не отпустила бы его. А сейчас что она могла поделать? Ведь она даже не знала, куда ему писать…

— Ладно, — мрачно произнесла Людмила, — мое дело предложить. Можешь ничего не предпринимать. Но только я больше эту дрянь на порог к себе не пущу.

«Как будто ты что-то решаешь, — покинув кафе, Женя пошла в супермаркет и там продолжала мысленный спор с Людмилой, — скорее всего, эта вертихвостка понравилась и Леве тоже, а уж против мужа ты ни за что не пойдешь. Я то знаю, что больше всего на свете ты, милочка, боишься остаться одной на старости лет. Сынка ты уже довела своим невозможным характером, я даже не понимаю, как еще Лева держится».

После того злополучного дня рождения Настя получила негласное право читать все, что ей вздумается, и на каком угодно языке. Настя перечитала Блейка, а потом, изучив скудную библиотеку Дмитрия, нашла там своего любимого Селенджера, тоже на английском.

— Откуда у тебя это? — спросила девушка у Мити. На первой странице книги она прочитала дарственную надпись: «For Mitya with love» и подпись: «Diana».

— Кто эта Дайана?

— Да одна американка, останавливалась у меня несколько лет тому назад.

— У тебя с ней что-то было.

— Как же! — с явным сожалением в голосе ответил Митя. — Она оказалась представительницей сексуального меньшинства.

— Лесбиянкой, что ли?

— Ну да.

— Тогда почему with love? — засмеялась Настя.

— Имелось в виду духовное чувство.

— Так это ведь то, что тебе нужно, ты сам мне это не так давно объяснял.

— Эх, — вздохнул Дмитрий, — она была такая хорошенькая. И ей без конца звонили какие-то девицы с томными голосами. Меня это доводило до белого каления.

Шрифт в книжке Селенджера оказался чересчур мелким для Настиных глаз, и ей пришлось достать очки. Настя лежала на кровати и читала, а Дмитрий стоял в проеме двери и мрачно поглядывал на свою подружку и думал: