Собирался ли Вендор жениться? До тех пор пока страсть была сильна — примерно до 1928 года, — вопрос об этом неявно, но стоял. Правда, для него речь шла не столько о браке, сколько о том, чтобы обзавестись наследником. Габриэль поняла это довольно скоро. Сразу же одной из главных ее проблем стало рождение ребенка. Дело в том, что она была уже немолода. Сорок шесть лет… Ее время было сочтено. Переходя от надежды к разочарованию, она выходила из себя, но не отступала. Неважно, что тело ее заупрямилось. Она отнеслась к нему без всякого снисхождения, как порою относилась к тому, что ей сопротивлялось, — к своим служащим, работницам, манекенщицам, тканям. Она заставила себя пройти консультации. Она отдала себя в руки врачей, доверилась подозрительным заботам женщин, которых считала опытнее себя. В старости, когда она испытывала к кому-нибудь доверие, то давала понять, что перенесла операцию и, по совету акушерки, вынуждена была заниматься «унизительными упражнениями». На самом деле беда ее была вполне определенной — бесплодие. Озлобление, одиночество, неудача — все вытекало отсюда. Но ей еще удавалось с помощью словесных уловок или комичных намеков сваливать ответственность на других. То она разоблачала бесплодие Вендора, то намекала на его неспособность победить ее затянувшееся девичество. Кроме того, она еще говорила: «У меня всегда был детский живот. Со времен Боя…» И, несмотря на пафос, становилось ясно, что в этом и была ее драма. С Кейпелом, с Вендором. Драма, повторившаяся дважды. Так что трудно понять, почему вопреки своему предыдущему опыту она так долго сохраняла надежду. Выйти замуж за Вендора… Каждое свидетельство любви казалось ей доказательством того, что худшее не произойдет. В конце концов, так ли уж необходим ему наследник, как она вообразила? Она говорила себе: «Как знать? Может быть, он и без того женится на мне». Ибо Вендор осыпал ее подарками. Она принимала их, то невероятные, то трогательные, порой смехотворные. Они способствовали сохранению иллюзий.

В 1928 году она купила участок земли, засаженный оливковыми деревьями, на холмах Рокбрюна, с замечательно красивым видом.

Царская покупка[95]. Летний дом, расположенный по соседству с заправилами высшего лондонского общества и их женами, бывшими у всех на виду… Владение на Лазурном берегу, дом во Франции. Что больше могло соблазнить Вендора? В нескольких километрах от «Ла Пауза» его старый друг Уинстон Черчилль, отстраненный от власти, начал писать историю своей семьи. Черчилли жили то в Гольф-Жюане у Максима Эллиота, то на мысе Ай у лорда Бивербрука и лорда Ротермейера[96]. И для того, чтобы «Ла Пауза» в действительности стала местом встречи всех друзей Вендора, Габриэль подарила красавице Вере и ее мужу небольшой домик в глубине сада. Ибо близким другом всех этих знаменитостей была именно Вера, она была приятельницей Черчиллей и принца Уэльского в гораздо большей степени, нежели Габриэль.

И Вендор, казалось, был очень доволен подобным устройством дел.

Тогда, набравшись мужества, Габриэль произвела учет того, что, помимо ее неспособности дать ему потомство, могло помешать их союзу.

Если предположить, что о ее прошлом стало бы известно, не в этом была бы главная неприятность? Пение и даже кафешантан, с точки зрения англичан, не заслуживали осуждения. Лондон не Париж. Но Шанели? У нее больше не было сестер, не было матери. Торговец-отец? Скорее всего, он уже умер, давно в могиле. Не страшно. Образцовая тетка, живущая себе потихоньку, — Адриенна. На ее молчание можно было положиться. Перспектива брака сделала ее еще более осмотрительной, чем обычно. Оставались братья. Никто, кроме нее, ничего не знал о них. Ничего об Альфонсе, ничего о Люсьене. Но стоило какому-нибудь газетчику до них добраться, стоило прессе наброситься на них, как развязка была бы роковой. Да, братья. В них заключалась опасность.

Любопытно, но больше всего Габриэль боялась не Альфонса, казалось бы, внушавшего тревогу. У Альфонса, кроме нее, не было никакой поддержки и никакого ремесла. В крайнем случае, его можно было считать рантье, скромным пенсионером. Он по нескольку раз за год бывал в Париже. При каждой разбитой машине, каждом карточном долге, при каждом бурном скандале с женой, которая тут же прятала деньги и все запирала на ключ, Альфонс прибегал к помощи Габриэль, пользуясь моментом, когда она бывала одна. Обычно он садился напротив нее за стол, всякий раз стоявший на новом месте. Необычное это было зрелище, завтраки Альфонса в предместье Сент-Оноре. Чтобы представить себе, как они проходили, послушаем его дочерей. «Отец всегда привозил полно рассказов. Рассказов о том, как жила сестра, о ее доме, похожем на индийский дворец, о слугах, малых в ливреях и белых перчатках. Однажды он рассказал нам, как, едва сев за стол, сказал Габриэль: „Отправь на… этого холуя, что стоит рядом. Когда такой тип торчит за спиной, у меня аппетит пропадает“. И тетя Габриэль расхохоталась. Но метрдотель скорчил такую рожу! В другой раз отец признался сестре в печальном событии: „Габи, машины у меня больше нет. Она на дне оврага. Лучше ее там и оставить. В кусках…“ Вместо того чтобы рассердиться, Габриэль воскликнула: „У меня есть то, что тебе надо! Избавь меня от машины, которая стоит перед дверью, а заодно и от шофера“. И жители Вальрога увидели, как Альфонс вернулся в автомобиле типа купе неизвестной марки, а за рулем сидел здоровенный дылда в фуражке».

Габриэль обезоруживали проказы брата. Он сидел в коромандельских ширмах, одетый в черное, как севенцы, в широкополой шляпе, бывший шахтер, бывший бродячий торговец, бабник, скандалист, как и отец. Нет, Габриэль не ошибалась: ей нечего было бояться Альфонса, она была ему слишком нужна. И потом, кто откопает его в Вальроге? Севенны находились на другом краю света. Габриэль ограничилась тем, что дала ему больше денег, потребовав от Альфонса большего благоразумия. Самое главное, чтобы он не подавал дурной пример брату. У нее по горло работы, не хватало еще, чтобы он создавал ей неприятности. Альфонс пообещал. Он всегда обещал.

Люсьен, будучи независим, внушал больше беспокойства. Она платила ему содержание, это верно. Но тем не менее работать он не перестал. В рыночные дни он по-прежнему раскидывал свой лоток за собором в Клермон-Ферране и спозаранку, как и прежде, носил башмаки корзинками. Ужас был в том, что он любил это дело и неплохо зарабатывал. Уличный торговец! Брат будущей герцогини занимается уличной торговлей! Едва это станет известно, едва доверчивый Люсьен попадет в лапы журналистов, как Клермон-Ферран станет неисчерпаемым источником анекдотов для этой банды хулиганов. В Париже и в Лондоне будут без конца зубоскалить.

Разумеется, самым простым было бы поехать к Шанелям и объясниться с Люсьеном и его женой. Но у Габриэль не было ни времени, ни желания. Ехать в провинцию, где царило отчаяние? Она и думать об этом не хотела.

Люсьен получил от нее письмо. Габриэль хотела, чтобы он бросил работу. Теперь у нее были средства, и было бы естественно, чтобы братья воспользовались этим. Почему Люсьен должен по-прежнему скитаться по ярмаркам, тогда как Альфонс корчит из себя «важного господина»? Не пришел ли черед и Люсьену поступить точно так же? Он уже достаточно помучился, достаточно всего насмотрелся. Она не хотела, чтобы он больше работал. Пусть он найдет хороший дом, купит его, обоснуется там, главное, чтобы при доме был сад. Она пошлет ему нужную сумму денег. Габриэль зашла в своей хитрости еще дальше, выдвинув на первый план желание, уйдя от дел, поселиться в Оверне. Поэтому она потребовала от Люсьена выбрать такой большой дом, чтобы при необходимости там нашлось место и для нее. Умиленный, растроганный тем, что она так заботится о нем, вне себя от радости, что эта удивительная сестра собиралась жить у него, Люсьен повиновался. Между тем вся его жизнь была в ярмарках, в, криках торговцев, в ранних вставаниях. Бедный Люсьен… Пойдя против желания жены, он отказался от работы, несмотря на доверие к нему поставщиков, несмотря на то что ему предложили постоянное место работы — он должен был заменить известных в округе фабрикантов.